Как барабанщик из Камеруна выжил в Москве

МОСЛЕНТА начинает цикл интервью с москвичами-иностранцами, в которых они рассказывают, каким видят наш город, пожив и поработав тут десять-пятнадцать лет. Барабанщика Симона Готье мы попросили рассказать, как в Москве живется нелегалам из Камеруна и как играть солнечный афробит, когда тебя и твоих друзей выслеживают расисты.

Симон Готье, барабанщик, Камерун, 41 год, 18 лет в Москве

Я живу в Москве уже 18 лет, теперь здесь — мой дом. Я очень люблю Москву: и людей, и архитектуру, и клубы, в половине которых я уже переиграл. Здесь я из юноши стал мужчиной, тут прошла вся моя взрослая жизнь, в которой было очень много хорошего: и любовь, и рождение дочери, и лучшие мои концерты, и джемы с музыкантами мировой величины. Временами оставаться тут было очень сложно: я годами жил на нелегальном положении, когда вообще никак нельзя было оформить документы. Многих моих друзей убили расисты: семь человек только в Москве, я сам ослеп на один глаз после нападения в московском метро.

Друзья меня спрашивают иногда, почему я остался, не уехал в те годы, когда нам, африканцам, было в Москве особенно тяжело? Как это объяснить? Каждый раз, когда хотелось уехать, я говорил себе, что не буду сдаваться, не хочу перечеркивать все, что у меня тут было и есть. Даже в самые тяжелые времена я говорил себе, что все еще переменится к лучшему. Так и получилось: и беспредел скинхедов закончился, и законы поменялись так, что я смог легализоваться и буду оформлять гражданство. Потому что здесь — вся моя жизнь: и друзья, и жена, и работа, и ребенок.

Первые впечатления

В молодости я и представить себе не мог, что окажусь в Москве. Камерун — бывший французский протекторат, мы все говорим по-французски, и если в семье есть деньги, то ребенка обычно отправляют получать образование во Францию или в Бельгию. Я должен был ехать учиться в университет Тулузы, но в последний момент оказалось, что квоту сократили, и я в их программу не попадаю. Тогда родители попробовали отправить меня в мадридский университет, потому что я хорошо знаю испанский — выучил его в школе. Но посредник нас обманул, получил деньги и пропал. И тогда мама нашла вариант в Москве — знакомый работал тут в консульстве.

Так, в ноябре 1997-го я приехал в Москву, на подготовительный факультет Тимирязевской сельскохозяйственной академии, мне было тогда 20 лет. В Камеруне, когда я улетал, было плюс 42. И как здесь парней провожают в армию, так и меня приехали проводить все мои друзья. А в Москве — серое небо, солнца нет, мороз, и никто не приехал меня встретить. А я ни слова не знаю по-русски, даже с таксистом объясниться не могу. Я вышел из Шереметьево, встал и заплакал. В голове была только одна мысль — я оказался здесь по ошибке и хочу уехать обратно.

Потом приехал все-таки приятель из МАИ, мы добрались до его общежития, и я там сидел безвылазно дня два в глубокой депрессии: никого не хотел видеть и никуда не хотел ехать. А потом это прошло: я получил общежитие от Тимирязевской академии, стал учить русский, ездить с ребятами из общаги по городу. Началась моя московская жизнь.

Впечатлений поначалу было очень много: огромные здания, широкие проспекты, станции метро, роскошные, как дворцы. Ничего этого я раньше не видел, в сравнении с Яунде, из которой я приехал, это было как день и ночь, как два вообще разных мира.

Ну и, конечно же, девушки — это было главное и самое сильное впечатление. Столько красивых белых девушек я никогда раньше не видел, даже представить себе не мог. Те европейки, которые мне попадались на глаза в Камеруне, были не особенно хороши, и я считал, что только черные девушки бывают красавицами. А тут оказалось, что не только, причем красивых девушек вокруг столько, что можно просто встать у метро или на той же Красной площади и любоваться: какая фигура, какие глаза, а вот — какая попа пошла! Поначалу оставалось только смотреть — хорошо говорить по-русски я выучился только курсу к третьему, когда меня отчислили из института.

После подготовительных курсов Тимирязевки я поступил в Университет природообустройства, учился на гидроинженера на платном. Но на третьем курсе из Камеруна мне вовремя не пришел платеж, и меня даже до сессии не допустили. Тогда в Москву стало приезжать очень много вьетнамцев, они заселялись в комнату общежития человек по пятнадцать. Кто-то на этом хорошо зарабатывал, и поэтому всех, кого только могли отчислить, выгоняли без разговоров. Я остался без жилья, без образования и на нелегальном положении — продлить учебную визу было уже нельзя, а простую не давали. Но я решил не сдаваться: остался, чтобы восстановиться.

Из чернорабочих в барабанщики

Пока я учился, мне присылали деньги, но потом у семьи с финансами стало плохо: не смогли вовремя оплатить учебу, мне на жизнь стали присылать все меньше. Я пошел работать: сначала официантом, потом чернорабочим на стройке. А барабанил только с друзьями и для удовольствия, даже не думал, что смогу этим здесь себя прокормить. Но потом все само собой сложилось: приехал к приятелям, от них можно было дешево домой позвонить. Пока говорил с мамой, слышу — в соседней комнате кто-то на гитаре играет, нежно так. Зашел, познакомился, оказалось — ребята с Мадагаскара, играют для себя. Группа хорошая, а ударника нету. А я свою первую барабанную установку из ведер и коробок собрал еще в 15 лет и к этому времени уже хорошо играл. Мы стали репетировать вместе, выступать. Я постепенно познакомился с другими московскими музыкантами и через год уже играл в русско-африканский группе Sun Music. Мы много выступали и гастролировали, и с тех пор я зарабатываю как профессиональный музыкант: выступлениями и студийными записями. Был момент — я три года работал музыкантом в ресторане «Прага», играл с ребятами из Латинской Америки, Los Muchachos. Сейчас я выступаю и записываюсь как сессионный музыкант с самыми разными людьми, от Таисии Повалий до Tony Omale. Играю с группами «Рома В.П.Р. и фестиваль всего на свете», «Залив кита» и в главной московской афрогруппе «Кимбата», где поет Андре Пелемба, с которым мы начинали еще в Sun Music.

Расизм

За то время, что я здесь, в России убили больше 30 африканцев, в основном — в Москве и Питере. Большинство из них я знал, они приходили на наши концерты. Семь моих хороших друзей так погибли. Приезжаешь после репетиции домой, звонок: друга музыканта убили. Как, когда? Только час назад с ним попрощались! По дороге домой подкараулили и все, нет человека.

Слава Богу, все изменилось после того, как Путин пришел к власти. Фашистов стали преследовать и наказывать, нападений стало гораздо, гораздо меньше. И в милицию теперь можно обратиться, а раньше идти туда было бесполезно. У меня был случай, я пришел в отделение весь в крови, хотел подать заявление о нападении и ограблении, а мне дежурный говорит: «Ничего я у тебя принимать не буду. А чтобы не обижали, езжай в свое племя в Африку».

Когда я приехал в Москву, первые два-три года были самые тяжелые. 1997-2000 годы я жил с постоянным чувством страха, в безопасности себя чувствовал только в своей комнате в общежитии. Выходишь из общаги — все, ты знаешь, что в любой момент на тебя могут напасть. Причем везде: на улице, в магазине, в метро, в автобусе — где угодно. Репортажи о расизме в России показывали в международных новостях, мама звонила, плакала и умоляла вернуться. Было очень тяжело. Скинхэды нас ждали у магазинов и у ближайших к общежитию станций метро, нападали группами. И никто тебя не защитит, никто не хочет связываться, люди просто стоят и смотрят, как тебя убивают.

Меня несколько раз пытались убить. Спасали ноги. Я еще в Камеруне профессионально занимался бегом, поэтому раза три просто убегал от смерти. Потому что когда против тебя 15 человек, да еще с ножами, шанс спастись только один — убежать.

Много лет мы с друзьями выходили в город только группами, перемещались только на такси. Каждое нарушение этого правила могло стоить жизни. У меня был случай: я в первый раз должен был ехать на родину со своей первой женой, чтобы познакомить ее с родителями. Все: уже билеты купили, багаж собрали, ехать должны были буквально через два дня. Я тогда работал в «Праге»: отыграл, заехал к друзьям, чтобы попрощаться перед отъездом. Мы хорошо посидели, и вообще был приятный день, хорошая погода, я расслабился и решил домой поехать на метро.

В вагоне я всегда сажусь на сиденье с краю: поближе к двери, чтобы в случае опасности сразу выскочить. Зашел в вагон, было одно место свободное, как раз у двери, я сел. Слева от меня был парень, еще левее — девушка, такая влюбленная пара. Когда я вошел, она что-то громко сказала, я не очень понял, что именно, у меня была книга, я сел и стал читать. На «Пролетарской» должен был выходить. Еду, проезжаю одну станцию, вторую, слышу парень с девушкой между собой спорят или отношения выясняют, он повышает голос. И в какой-то момент я наблюдаю такую картину: поезд остановился, девушка вышла из вагона и стоит на станции.Объявили — «осторожно, двери закрываются» — я поднимаю голову и получаю от парня удар такой силы, какого никогда не получал. Он сразу выскочил, двери закрылись и поезд поехал. Я много дрался, но такого со мной не было: я упал, дикая боль, кровь — все вокруг в моей крови, глаз раздулся, как теннисный мяч. Я потерял сознание и уже не помню, как на «Таганской» меня вынесли из поезда, вызвали «скорую помощь». Пришлось делать операцию, иначе бы я потерял глаз. В Африку тогда поехать мы так и не смогли. Правым глазом я больше не вижу.

Легализация

Нелегалом быть тяжело, а когда живешь так много лет, очень сильно устаешь. Во-первых, везде плати при проверке документов. Во-вторых, очень трудно устроиться на нормальную работу. На гастроли ездить — вообще проблема. Были случаи, когда меня арестовывали прямо на выходе с площадки: например в Туле в казино только концерт в казино отыграли, вышли покурить, а уже у входа ждут полицейские и сразу нас — в КПЗ. Им, наверное, из гостиницы позвонили. Тогда нам удалось дозвониться друзьям в Москву, они договорились и нас отпустили. Повезло, не всегда так легко получалось выйти.

Есть еще один важный момент: когда ты нелегал, то не можешь официально жениться. Первая жена ушла от меня из-за того, что мы не могли зарегистрироваться в ЗАГСе, а для нее и ее родителей это было очень важно.

Когда закончилась моя студенческая виза, я надеялся, что скоро восстановлюсь в институте и сделаю новую. Потом стало понятно, что с институтом не получится, и я стал пытался легализоваться как-то еще. Если ты музыкант в афрогруппе и общаешься со всеми африканцами Москвы, то всегда узнаешь, если появляются какие-то варианты оформления.

Когда я играл в Sun Music, друзья познакомили нас с человеком, который работал в УФМС и делал им трехмесячные визы, одну за другой, тогда законы изменились и это было легально. Мы с Марселем из Sun Music сдали паспорта и получили трехмесячные визы. О-о, это была такая радость! Мы сразу стали думать, как съездить домой, потому что раньше такой возможности не было: если ты выезжаешь с просроченной визой, тебе въезд в Россию закрывают на пять лет. И вот первая трехмесячная виза заканчивается, мы сдаем паспорта, чтобы получить следующую, а получаем их с красным штампом «отказать». А это — все, с таким документом бесполезно пробовать новую визу сделать. Потом я узнал, что в УФМС тогда поменялось руководство и отказывать стали всем.

Окончательно я легализовался только четыре года назад. Друзья подсказали, что изменился закон и теперь можно оплатить штраф и оформиться. Хоть и не было понятно до конца, с нас только штраф возьмут или еще как-то накажут, мы с Марселем смело пошли в УФМС сдаваться. И все получилось нормально: заплатили штраф — долларов по 300 — и официально оформились. Это было такое для меня большое событие! Праздник! Я женился, съездил домой, познакомил жену с родителями, а когда вернулся, поступил учиться в колледж на звукорежиссера. Недавно я получил разрешение на временное проживание, через два месяца буду подавать документы, чтобы получить вид на жительство.