Первая кровь Гражданской войны

Когда до Москвы дошла весть о том, что Временное правительство арестовано, и власть в Питере перешла к Совету народных депутатов, большинство горожан оказалось в полной растерянности. Тем более, что информация была сбивчивая и неточная. Лишь к середине дня 7 ноября (по новому стилю), когда до Москвы добрались первые свидетели из столицы, ситуация прояснилась. Город замер в напряженном ожидании.

Первопрестольной после революционного февраля управляла всенародно избранная городская Дума, а городским главой был Вадим Викторович Руднев. Это был человек уважаемый — земский врач, эсер, прошедший две сибирские ссылки за революционную деятельность. С началом войны он добровольцем ушел на фронт, вернулся уже после февральских событий. Получив первые же сведения из столицы, Руднев, естественно, созвал экстренное совещание, попытался взять ситуацию под контроль. Четверть голосов в Думе принадлежала социал-демократам разных течений, большевиков было чуть более десяти процентов. Остальные поддерживали Временное правительство. Диалога не получилось. Дума создала Комитет Общественной безопасности, а большевики в ответ покинули ее и создали свой Военно-Революционный комитет. Началась поляризация, готовая перерасти в столкновения. Солдатам запасных полков ВРК обещал «охранную грамоту» от отправки на фронт, по частям разъехались большевистские агитаторы. Они и до того активно там работали. Офицеров начали разоружать и арестовывать, в городе были отмечены первые случаи расправ. Вооруженные солдаты с красными повязками вышли на улицы, а относительно организованные отряды под руководством большевистских активистов отправились на захват Кремля, вокзалов, почтамта и других стратегических пунктов.

Одновременно и другая сторона стала приобретать конкретные очертания. Не имея указаний от начальника Московского военного округа полковника Константина Рябцева, часть верных присяге офицеров стала самостоятельно искать способы для объединения.

«Часть офицеров требовала немедленного выступления, ареста Главнокомандующего, ареста Совета, другие склонялись к выжидательной тактике. Были среди нас (офицерского собрания 56-го полка — прим. МОСЛЕНТА) два офицера, стоявшие и на советской платформе. Проспорив бесплодно два часа, вспомнили, что у нас в Москве есть собственный, отделившийся от рабочих и солдатских, Совет офицерских депутатов. Вспомнили и ухватились, как за якорь спасения. Решили ему подчиниться ввиду измены командующего округом, поставить его об этом в известность и ждать от него указаний. Пока же держать крепкую связь с полком». (Из воспоминаний Сергея Эфрона, участника событий, прапорщика 56 запасного полка. Кстати, мужа поэтессы Марины Цветаевой.)

Этот Совет офицерских депутатов располагался в одном из классов Александровского военного училища, которое и стало центром притяжения для офицеров и всех, кто готов был с оружием в руках сражаться против большевиков.

Александровское военное училище. Угол Знаменки и Гоголевского, ранее Пречистенского бульвара

Сейчас на этом месте целый квартал Генерального штаба, а ранее здесь располагалось Александровское училище — одно из самых престижных военных учебных заведений в стране. В октябре 1917 года именно оно стало центром сопротивления большевикам. Отсюда восстание началось, здесь же оно и закончилось.

Происходило все стихийно — единого руководства и плана действий поначалу не было. Но патриотически настроенные добровольцы шли, началась некая самоорганизация. Процесс формирования отрядов активно шел с вечера 7 ноября и весь день 8-го. Юнкера Александровского и Алексеевского училищ, курсанты нескольких школ прапорщиков, офицеры-фронтовики, находившиеся в отпуске и на излечении, студенты, даже гимназисты — именно они составили основу ополчения. Тогда же впервые прозвучало выражение «Белая гвардия», видимо, в противовес уже реально существовавшей Красной гвардии.

«Первой заботой было наскоро научить владеть оружием учащуюся молодежь. Этот отряд (формировавшийся в Художественном электротеатре — ныне кинотеатре «Художественный») решено было назвать «Белой гвардией», и он и является родоначальником белой борьбы против красных… В течение первой ночи удалось сколотить и вооружить до 300 человек, к большому огорчению, владеющих оружием было в отряде всего лишь пятая часть, но они с места уже отправились на охрану подступов к училищу». (Из воспоминаний полковника Леонида Трескина, возглавлявшего один из секторов обороны и отряд «Белой гвардии».)

Офицерский корпус тоже был довольно разношерстным. Шла война, наиболее боеспособные силы были на фронте.

«Офицерский состав 4-й Московской школы прапорщиков состоял из боевых офицеров Великой войны. Большинство из них, как и я, были инвалидами. Были и Георгиевские кавалеры. Но инвалидность офицеров была такова, что не мешала им заниматься строем в условиях мирного времени. Например, капитан С. был ранен в пятку правой ноги и не мог ступать на эту пятку. Штабс–капитан М. ранен в кисть левой руки, но мог делать что-либо одной правой рукой. У поручика Л. не сгибалась левая рука от ранения в локоть и т. д., все в таком же духе». (Из воспоминаний подполковника А. Невзорова.)

Стихийно выделились руководители движения: подполковник Генерального штаба Константин Дорофеев, полковник Леонид Трескин, капитан Павел Мыльников. Они пытались наладить взаимодействие, достать вооружение и организовать связь. Штаб округа, размещавшийся на Пречистенке, все еще молчал, а полковник Рябцев от имени Комитета Общественной безопасности вел переговоры с Военно-революционным комитетом, стараясь избежать кровопролития. Он достаточно реально понимал ситуацию, поскольку знал настроения солдат гарнизона и считал, что с наличествующими силами выступление бесполезно — у красных был колоссальный перевес. Нужно было ждать подхода верных присяге войск. Рябцев связался со Ставкой Верховного главнокомандующего и попросил подмоги, которая ему была обещана. Другое дело, что остановить события он уже не мог — вооруженные отряды выступили без его согласия.

Ополченцы старались найти себе командование в лице авторитетных генералов, а их было в Москве немало. Отправили делегацию к недавнему главнокомандующему, легендарному генералу Брусилову, который получил отставку и жил в своей квартире недалеко от Арбата, в Мансуровском переулке. Алексей Алексеевич делегацию принял, напоил чаем, но от командования отказался: «Если будет приказ Ставки или Временного правительства — готов. Но без приказа — не могу». По зловещей иронии судьбы через несколько дней знаменитый военачальник около своего дома будет ранен в ногу осколком снаряда. Надо же было пройти всю войну целым и невредимым и получить такой «подарок» в самом сердце родного Отечества!

Уже восьмого белогвардейцы перешли к активным действиям. Стремительными ударами были захвачены почтамт на Мясницкой, телефонный узел в Милютинском переулке, гостиница «Метрополь». Еще раньше Кремль, в котором заперлись арестовавшие своих офицеров солдаты 56-го полка, был окружен с внешней стороны и взят в осаду. Вскоре и он был взят.

«Юнкер, молодой мальчик, провожает нас в (Александровское — прим. МОСЛЕНТА) училище. Расспрашиваем его, как дела. Он говорит с воодушевлением: — Сегодня заняли Кремль. Нас никто не посылал. Наш поручик с фронта приехал, говорит: господа юнкера, надо же эту сволочь из Кремля выбить, кто пойдет. Шестьдесят человек в один миг собрались. Поручик говорит — не нужно больше. Открыли ворота, вошли от Манежа… Против Арсенала толпа, все с винтовками, митингуют. Нас завидели, стали стрелять… поручик, такой молодец (старается юнкер передать свои впечатления), командует: пальба с колена. Залп дали, потом — в штыки, «ура»… Что здесь было, если бы вы видели… Кто бежит, кто на колени становится. Ваше благородие, помилуйте. Мы таких не кололи, жалко очень… прогнали только». (Из воспоминаний свидетеля событий Соколова, делегированного в Москву атаманом Калединым.)

Кремль

Захват Кремля был важной вехой борьбы, сразу изменившей диспозицию. Во-первых, в нем находился Арсенал, где хранились большие запасы оружия. Во-вторых, это имело символический характер: все же Кремль — исторический центр русской государственности. Оставалось ждать помощи от Ставки. Собственно, это была единственная надежда. Всем было очевидно, что несколько тысяч отчаянных, но плохо вооруженных бойцов не смогут долго сдерживать в десятки раз превосходивших их по численности противников.

В Кремле случились первые недопонимания внутри белых — курсанты одной из школ прапорщиков отказались стрелять «в своих». Их заперли вместе с разоруженными солдатами 56-го полка. По воспоминаниям полковника Невзорова, один из офицеров предложил начальнику школы генералу Шашковскому ликвидировать зачинщиков–бунтовщиков. Старый воин тогда очень возмутился: «Вы с ума сошли? Как это можно человека лишать жизни!» Через два месяца после октябрьского переворота генерал и его сын Михаил, банковский чиновник, были расстреляны большевиками.

Здесь же, под стенами Кремля, произошел первый настоящий серьезный бой. Из Замоскворечья через Красную площадь к зданию Моссовета на Тверской пытался пробиться отряд «двинцев». Так называли солдат Северного фронта, которые летом 1917 года отказались идти в бой, за что были арестованы и отправлены в тюрьму города Двинска (ныне Даугавпилс). Потом их перевели в Бутырку. Моссовет их освободил, после чего, естественно, «двинцы» стали авангардом красных сил. Несколько сотен солдат на Красной площади были атакованы юнкерами. Бой был кровавым, более полусотни солдат погибло.

За счет выучки и организации офицерам и юнкерам удалось захватить центр города в пределах Бульварного кольца, помимо этого, небольшой белый островок был в Лефортово, где полковник Рар силами старших кадетов и юнкеров организовал оборону Алексеевского училища. Но все остальные районы оставались за большевиками. К тому же к ним постоянно подходили подкрепления. Подтянулись рабочие дружины с Пресни и из Дорогомилово, несколько запасных полков, в том числе артиллерийских, даже отряд революционных моряков с Балтики.

«Бои все разгорались. Юнкера заняли Театральную площадь, гостиницу «Метрополь»… Но силы большевиков значительно увеличивались, в то время как ряды сражавшихся против большевиков уменьшались, теряя убитых и раненых. Наш комитет возмущался: что делают офицеры? Почему не идут все в училище (Александровское — прим. МОСЛЕНТА)? Чего ждут и на кого надеются?

В Москве было тогда зарегистрировано около 55 тысяч человек с боевым прошлым, принимавших участие в мировой войне, и много других незарегистрированных. Если бы они все вышли на улицу, то представляли бы силу, с которой большевики вряд ли справились.

В свое время петербургский Генеральный штаб предупредил офицеров секретным приказом о том, что большевики готовят им резню. Ясно указывалась необходимость организоваться и привлечь к себе наиболее надежных солдат. А дрались дети, юнкера, кадеты, гимназисты и небольшая часть офицеров–героев! Куда же девались русские люди, кричавшие прежде о Царе и о Родине? (Из воспоминаний сестры милосердия Марии Нестерович-Берг.)

«Укажу на один характерный случай на 3-й день борьбы. Пришел старик, убеленный сединами, лет семидесяти, и просит выдать ему винтовку… Предложение остаться для помощи в тылу он отвергает с заявлением «Раз мои дети в количестве 60-ти человек умирают, то и я должен быть среди них», — детьми оказались воспитанники одного из средних учебных заведений, отцом же — их директор, взявший винтовку и направившийся в тот район, где в это время был бой». (Из воспоминаний полковника Леонида Трескина, возглавлявшего отряд «Белой гвардии».)

Силы белого ополчения таяли. Юнкера и студенты по несколько суток не смыкали глаз, не ели горячей пищи. Смены не было, они практически не выходили из боя. На исходе были боеприпасы. У восставших не было сил держать весь фронт, они отступали, оставляя лишь очаги сопротивления. Держались баррикады в районе Арбата, Кремль, Александровское и Алексеевское училище. Отряд юнкеров героически удерживал телефонный узел в Милютинском переулке, пока не погибли все защитники. Исход битвы решила артиллерия и, главное, готовность ее применить.

Красногвардейцы, не смущаясь, расстреливали баррикады и здания из орудий, не переживая, что пострадают мирные граждане или культурные ценности. В упор прямой наводкой били по Кремлю, Большому театру, «Метрополю». А на Воробьевых горах стояла батарея 122-миллиметровых гаубиц, накрывавшая шрапнелью весь центр города. Позже один из руководителей ВРК, видный большевик Александр Аросьев (отец знаменитой актрисы) будет гордиться, что именно он отдал приказ о применении артиллерии.

«В некоторых домах стены были пробиты снарядами, и, вероятно, в этих домах погибли десятки ни в чем не повинных людей. Снаряды летали так же бессмысленно, как бессмысленен был весь этот шестидневный процесс кровавой бойни и разгрома Москвы. В сущности своей московская бойня была кошмарным кровавым избиением младенцев». (Максим Горький. Кстати, его сын был среди пленных солдат кремлевского гарнизона.)

Лефортово: Красные казармы

Алексеевское училище — второе офицерское училище Москвы — располагалось в Лефортово, в Екатерининском дворце. Здесь же, в том же дворцовом комплексе (еще его называют «Красные Казармы»), были размещены три кадетских корпуса. Руководство и личный состав учебных заведений сразу поддержали восстание, хотя точнее будет сказать, что они просто остались верны данной присяге. Часть юнкеров успели выдвинуться в центр Москвы, остальные вместе с кадетами были окружены красногвардейцами и восставшими солдатами. Оборону возглавил заместитель директора Первого Кадетского корпуса полковник Владимир Рар — боевой офицер, ветеран японской и Великой войны. В тылу на преподавательской работе он оказался после тяжелого ранения, полученного в 1916 году.

Несколько дней превосходящие силы осаждавших ничего не могли поделать с грамотно налаженной обороной. 13 ноября красные подтянули пушки. Полковник понимал, что это будет расстрел и бесцельное кровопролитие, тогда под свою ответственность он приказал кадетам переодеться в гражданское и разбегаться. Сам же с группой офицеров прорвался в Кремль к засевшим там юнкерам.

«Возвращалась я мимо Охотного Ряда, где происходил небольшой бой. Мне пришлось быть свидетельницей очень тяжелой и дикой сцены. В Охотном Ряду около одного из лотков лежал тяжело раненный юнкер с простреленной грудью и желудком. Я нагнулась над ним, думая, что смогу ему оказать помощь. Раненый был без сознания. Передо мною, как из-под земли, выросли два красноармейца с винтовками. Закричали.

— Что эту сволочь перевязывать! — и штыками винтовок прокололи грудь юнкеру.

Я кричала, что раненых не добивают, на что один из них мне ответил:

— Теперь такая мода, ведь это буржуй, враг народа.

Не знаю, как я дошла до гостиницы «Метрополь», — я знала, что там есть вооруженные наши». (Из воспоминаний сестры милосердия М.А Нестерович-Берг.)

На следующий день на Кремль обрушился шквал снарядов. Несколько башен получили серьезные повреждения: на Никольской была уничтожена икона Николы Угодника, остановились часы на Спасской башне, на Беклемишевской — отвалился купол. Пострадали собор Двенадцати Апостолов, Успенский, Благовещенский соборы, собор Николы Гостунского, колокольня Ивана Великого, Патриаршая ризница, почти все дворцы. Только Чудов монастырь принял на себя три десятка шестидюймовых снарядов.

Узнав о бомбардировках Кремля, подал в отставку нарком просвещения Луначарский, заявивший, что он не может смириться с разрушением важнейших художественных ценностей, «тысячью жертв», ожесточением борьбы «до звериной злобы», бессилием «остановить этот ужас». Публичное прошение об отставке было опубликовано в газетах. Правда, после разговора с Лениным Луначарский несколько скорректировал свою позицию и в газете «Новая жизнь» опубликовал обращение: «Берегите народное достояние».

К вечеру 15 ноября стало ясно, что никакой помощи от армии не будет. Сопротивление стало бесполезным. Комитет Безопасности и командующий округом вступили в переговоры с ВРК и подписали капитуляцию. Получив гарантии безопасности, белые силы покинули удерживаемые позиции, в том числе Кремль, и отошли к Александровскому училищу. Хотя многие не хотели сдаваться и проклинали изменника Рябцева. Большевики окружили квартал пулеметами и пушками, но слово сдержали — сложившие оружие смогли покинуть здание. Репрессии начались через несколько дней, когда большая часть активных участников восстания уже уехали из Москвы.

Братское кладбище и Кремлевская стена

Погибших красноармейцев решено было похоронить под Кремлевской стеной — с них и начался этот революционный некрополь. Память о погибших рабочих-москвичах решили увековечить в названиях улиц. Так, в честь командира замоскворецких рабочих отрядов Петра Добрынина, смертельно раненного в боях на Остоженке, была переименована улица Коровий Вал. Сейчас ей вернули название, но осталась станция метро «Добрынинская». А Малая Серпуховская улица с 1922 года именуется Люсиновской — в память о погибшей двадцатилетней девушки Люсик Лисиновой, похороненной у Кремлевской стены. Там же похоронен 14-летний рабочий паренек Павел Андреев, имя которого тоже носит одна из улиц — бывший Арсеньевский переулок. Во время боя на Остоженке Павел неосторожно высунулся из окопа и получил пулю. Возможно, от своего сверстника-кадета…

Юнкеров и офицеров отпевали в церкви Успения у Никитских ворот, затем похоронная процессия двинулась к Песчаным, на Братское кладбище погибших в Первой мировой войне. В тридцатые годы кладбище ликвидировали, разбили парк. В 1995 году примерно в том районе, возле церкви Всех Святых был установлен памятный крест с терновым венцом из колючей проволоки и надписью: «Юнкера. Мы погибли за нашу и вашу свободу». И это все. Хотя они, без сомнения, заслуживают увековечивания не меньше, чем красные герои. Офицеры и юнкера защищали Родину так, как они это понимали. Они остались верны присяге и отдали за это жизнь. Обе стороны боролись за светлое будущее, за революцию и свободу.

К сожалению, московская трагедия не обрела литературного бессмертия, как, скажем, киевские события, не забытые благодаря гению Михаила Булгакова. Они очень схожи с тем, что происходило в Москве, разве что с некоторым украинским колоритом, в виде гетмана Петлюры и немцев. Но, в целом, ситуация была практически такая же, да и действующие лица те же — офицеры, юнкера, студенты, городская интеллигенция.

А еще нам остался щемящий романс Александра Вертинского, который он написал под впечатлением похорон московских юнкеров, на которых присутствовал. Этот романс-реквием он назвал «То, что я должен сказать»:

Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в Вечный Покой!

Георгий Олтаржевский