«Когда открою памятник, будет большая сенсация»

Скульптор Зураб Церетели рассказал МОСЛЕНТЕ о работе над памятником Гурченко и 126-метровым монументом Колумбу в Пуэрто-Рико, о чудачествах Дали и дурных предзнаменованиях на свадьбе Высоцкого.

Как радушный князь со свитой гуляет по фамильному замку в праздник, одаривая достойнейших улыбкой или рукопожатием, так Зураб Церетели ходит на московской «Ночи искусств» по своей галерее искусств на Пречистенке в окружении помощников, друзей и прихлебателей.

Маэстро выглядит монументально: на правой руке его сияет царский браслет со львами, на левой — золотые часы размером со спичечный коробок, из-под ворота рубахи выглядывают цепи в палец толщиной. Ему за 80, и он по-прежнему полон сил и проектов: творит и говорит без остановки. За полтора часа общения мы трижды перебирались из зала в зал, с этажа на этаж. Все это время за Церетели следовала свита: как только один человек уходил, тепло попрощавшись, его место занимал кто-нибудь другой...

— Зураб Константинович, вы сейчас работаете над эскизами памятника Гурченко, когда вы познакомились?

Давно, знаете, давно. Когда она вышла замуж за грузина, Бориса Андроникашвили, вот тогда познакомился. Это был год 1960 примерно. Когда она скончалась, у меня возникла идея памятника, я сделал наброски: один вариант — она стоит перед киноаппаратурой — и второй — сидящая фигура. Далее все будет зависеть от места, какой вариант лучше будет смотреться. Так что если люди захотят, чтобы был памятник, я готов ее образ создать.

— Вы ее знали как человека легкого, веселого? Или как скандалистку? Какие черты характера Людмилы Марковны вы планируете воплотить в монументе, так скажем?

Знаете, у меня глаза художника, а художники по-другому мыслят. У нее была чудная пластика, уникальнейшая фигура… Я в ней ценю талант, то, как неожиданно она могла отреагировать, сказать что-то. Вот это мне нравилось, что она была не похожа ни на кого: ни пластикой, ни образами, которые создавала.

— Гурченко была модницей, в каком наряде вы планируете ее изобразить? Оденете скульптуру в платье из «Карнавальной ночи»?

Мне очень нравится ее фотография, из поздних, где она в уникальном платье в горох. В живописи я точно ее портрет в этом платье сделаю. Для меня это интересно, потому что масштаб задает, энергетику, пластическую выразительность: точки, точки. А в какое платье «одеть» скульптурный образ, решу, когда будет известно место, где будет стоять памятник.

— Вы открыли в Самаре пятиметровый памятник дяде Степе — милиционеру. Расскажите, почему монумент появился именно в этом городе?

Из Самары ко мне обратились с просьбой. А меня так воспитывали: если просят, и ты можешь это сделать — сделай. Тем более, что тема очень интересная. Вы спросите, почему меня попросили? Вот, видите, на стене фотография, мы с Сергеем Владимировичем Михалковым. Я жил на Тверском бульваре, в полуподвале. И Сергей, талантливейший человек, приходил в мастерскую, садился, где ему удобно, говорил: «Ты работай, работай, не обращай внимания». Сидел, смотрел, что-то писал, а я работал, забывал, что там кто-то сидит. Хорошие были времена. А сейчас?

Посмотрите, вот мы в зале, на мастер-классе. Мальчиков почти нет, одни девочки рисуют. Почему? Вот я был сейчас в Туле, проводил мастер-классы, и в Риге тоже, там персональную выставку открыл. Зачем? Чтобы детям показывать, что такое свободное мышление, что такое творчество, как показать свое индивидуальное отношение. И обалдел: 60 девочек, четыре мальчика на мастер-классе!

— Мальчики за компьютерами сидят...

Это из-за того, что родители их портят, это они решают: мальчиков — в коммерцию, художник — не профессия.

**— А вы пользуетесь компьютером в работе? **

Нет. Как можно фантазировать за компьютером? Ни в коем случае нельзя, чтобы художники этим занимались. Для художника важнейшее: создавать, лепить с натуры. Шухаев, мой педагог, как работал: всегда натурщик рядом. Что это дает? Ты видишь, передаешь живой объем, светотень.

— Раз уж зашла речь об обучении искусству. Вы с 1997 года — президент Российской академии художеств, скажите, пожалуйста, насколько сontemporary art — современное искусство, окончательно оформившееся после 1990-х годов, имеет шансы проникнуть и закрепиться в программе академии?

Конечно! У нас сегодня в академии представлены самые разные направления, от классики изобразительного искусства до самых разных новейших течений. Важно, чтобы это было профессионально. Академия художеств сохранила школу. А что такое школа? Если у тебя нет слуха, голоса, ты можешь петь и играть? Нужен талант, но даже когда он есть, чтобы его выразить, необходимо учиться, сам на скрипке играть не начнешь. Также художник. На чем строится школа? Композиция, колорит... Преподавание анатомии, например. Был период, когда не только анатомические манекены рисовали, мы мертвых рисовали, когда учились. Все для того, чтобы знать и понимать анатомию, сохранять школу.

Вот я бывал в мастерской у Пикассо, много раз у Шагала. Почему они могли создавать и развивать новые направления в искусстве? Они уникально знали ту же анатомию, законы классической живописи, с таким фундаментом уже, что называется, «танцуй как хочешь». Свой индивидуальный почерк надо показывать, но для этого сначала надо выучить, как пишутся «А» и «Б». Музыкант без школы не может играть, и художник также...

А вообще, у академии сейчас сложный период. Идут реформы, то нас предлагают назвать университетом, но ликвидировать академиков, то забрать все институты, запретить заниматься образованием. Мы с моими коллегами отстаиваем наши позиции, стараемся объяснять, что этого не надо делать, ведь академия — это не только Москва, это все регионы России, от Дальнего Востока до Северного Кавказа. На мой взгляд, нам, художникам, нужна именно академия, ведь это же традиция создания музейных ценностей России. Сегодня мои коллеги — Павел Никонов, Татьяна Назаренко, Таир Салахов, Александр Рукавишников — это уникальные художники, их работы украшают коллекции Третьяковской галереи, Русского музея... А прошлое академии — Репин, Суриков, Верещагин, все они создавали музейные ценности, посмотрите коллекции Третьяковки, Русского музея в Петербурге.

А современные художники? Они оказались в сложной ситуации: у союзов проблемы с мастерскими, художник вынужден начинать ориентироваться на потребителя, а здесь запросы очень разные. Счастье, когда художник может творить, как говорил мой педагог Шухаев, «искусство для искусства». Я хочу, чтобы в России сохранилась художественная школа, как мудрость, дошедшая из предыдущих эпох. Чтобы художники продолжали создавать музейные ценности, которые остаются в музеях страны.

Ладно, я пойду вниз, там сейчас мой друг — поэт Андрей Дементьев, будет читать свои стихи.

Из пропахшего красками зала Зураб Константинович, отложив кисть, спускается по служебной лестнице на первый этаж, в огромный зал, где девушки в белом поют хором под гитары. Мэтр терпеливо и с удовольствием позирует, пока все желающие сделают с ним селфи на фоне расставленных вдоль стен скульптур российских правителей: от молодого Петра с игрушечной саблей до Путина в кимоно.

На пути в следующий зал он замирает на первом этаже перед одним из повсюду развешенных экранов, на которых без остановки транслируется фильм о его творческом пути. Под кадры монтажа памятника Петру поток комплиментов от свиты достигает апогея. Церетели, скромно кивая, слушает похвалы минуту-другую, затем приглашает всех пройти дальше. Действие перемещается за массивную кованую дверь, под своды ресторана, расписанные парящими итальянскими ангелами в лазурных одеждах и почему-то с русскими надписями на свитках. Свита рассаживается за большой круглый стол, и разговоры с друзьями, перетекающие в интервью, продолжаются под кофе и ароматный свежий хачапури.

— Зураб Константинович, расскажите про 126-метровый памятник Колумбу, который сейчас монтируется в Пуэрто-Рико. Он ведь будет на голову выше статуи Свободы? Вы его в следующем году планируете открыть, да?

В самом начале 90-х был международный конкурс, посвященный 500-летию открытия Америки. Я принял участие и два моих проекта выиграли. Сам не ожидал. В Севилье, в Европе, я уже поставил памятник «Рождение Нового Человека». А в Америке уже больше 15 лет никак памятник не откроется. У меня все было готово, но, к сожалению, благодаря некоторым людям и их интригам возникли сложности.

Но я привык бороться и доводить начатое до конца. Это очень масштабный проект — сам монумент с 43-этажный дом высотой. Монтаж идет, мы уже дошли до 90 метров. Сейчас сложно найти грамотных исполнителей таких работ, это целая проблема. Осталось несколько человек в Санкт-Петербурге, и я из Грузии забрал нескольких, команда 22 человека. Думаю, когда я открою памятник, будет большая сенсация. Но у меня такой характер: пока не доведу дело до конца, не хочу рекламу давать. Сейчас мне туда надо ехать, монтаж в разгаре, но я не смог: дочь отправил, она там сейчас руководит монтажными работами.

— Вы больше 40 лет создавали серию скульптур и бюстов российских правителей: Рюриковичей, Романовых. Часть из них стоит сейчас в вашей галерее. Расскажите про эту работу, вы же их не на заказ делали?

Я не из тех, кто ждет или ищет заказ. Вы представляете, как художник творит? Вот я помню, при мне Андрей Вознесенский по лесу гулял, слушал птиц, их пение его вдохновляло и он сразу писал стихи. Так и художник творит, его должна вдохновлять тема, а не работа по заказу.

— По-разному бывает. У Сальвадора Дали, например, был агент, который искал для него коммерческие заказы: на оформление баров, книг, создание рекламы. Кстати, вы же были знакомы с Дали, расскажите о нем.

Да, мы в Нью-Йорке встречались. Был момент, когда нас пригласили и предложили создать работы к юбилею Организации Объединенных Наций. И мы, когда вышли из штаб-квартиры ООН, сели попить кофе в кафе напротив. Вижу, идет группа туристов, японцы, все на фотоаппараты снимают. А он был не только художник талантливый, он был еще артист. Японцы подошли, он вскочил и сделал пируэт, колесо. Японцы его сняли и через два дня в газетах фотографии вышли — Сальвадор Дали перед зданием ООН вверх ногами. Артист!

Потом мы сели, кофе пьем, а жена его, Галя, говорит: «Эта сволочь давно уже мне ничего не дарил! Рисует, а деньги где? И ООН наверняка не заплатит, так что не стоит и браться за этот заказ». А я сижу и думаю: «С ума они сошли, что ли? Если ООН заказ предлагает — это почет, деньги значения не имеют».

И вот теперь на том месте, где из-за вопросов с гонораром Дали отказался работу делать, висит огромный гобелен. А я сделал скульптуру «Добро побеждает зло», которую весь мир знает — стоит перед штаб-квартирой ООН в Нью-Йорке: Святой Георгий пронзает змея из демонтированных ракет «Першинг-2» и СС-20.

— Скульптуры, которые стоят в вашей галерее, во дворе вашего музея: российские цари, поэты. Вы рассчитываете, что со временем они разъедутся по разным адресам, по площадям и скверам?

Скульптуру Бориса Пастернака, пойдите, посмотрите. Конкурс выиграл, а до сих пор у меня во дворе стоит. Почему? Скульптуру Марины Цветаевой во Франции установил, в городе, где она жила. Там на нее молятся, люди радуются, приятные отзывы присылают. А парную с ней работу, скульптуру Пастернаку, у нас не поставят никак. У всех образов разные судьбы.

Я творец, а творческих людей, когда у них рождается идея, никак не остановишь. И я не добиваюсь, чтобы мои работы обязательно стояли на площади. Меня устраивает, что они в музее или в мастерской на даче в Переделкино. Туда тоже люди приходят, смотрят. Скоро приглашу к себе коллег-академиков, покажу им российских поэтов — они все у меня там собрались, отлитые в бронзе. Это мой им знак уважения.

Творцы — это же лицо России, их должны помнить, прославлять. Меня вот очень порадовала новость о том, что улицу в честь Владимира Высоцкого назвали. Мы с ним близко общались. Никогда не забуду, как они с Мариной Влади поженились. Нас с Андреем Вознесенским позвали, мы купили несколько бутылок вина, шампанского. Саша Митта с женой, народу немного. А Высоцкий снимал маленькую квартиру, кажется. Приходим: Высоцкий лежит на кровати, на гитаре играет, а Марина на кухне. Лиля Митта пирог испекла. И все как-то без настроения, как-то невесело. А у меня такой характер: когда что-то у друзей не клеится, я так себя чувствую, как будто сам виноват. И я говорю: «Хотите, в Тбилиси полетим, у меня там больше возможностей, отличную свадьбу организуем». Высоцкий гитару бросил: «О-о-о, давай!». Поехали в аэропорт, успели купить билеты и улетели.

Я когда вспоминаю те две недели, какое уникальное время было! Они жили у меня дома. В первый же день моя супруга Инесса, она из древнего рода Андроникашвили, принесла и выставила на стол свой огромный фамильный сервиз. А я, видно, стол когда раскладывал, не заметил, не закрепил там что-то как надо. И вот: накрытый стол, вокруг грузины, все стройные, красавцы, на гитарах играют. Я вижу — они на Марину смотрят как волки, и думаю: «Ого, что это сейчас будет»? А она сидит за столом, смеется, хохочет. Откинулась чуть назад, на стуле качнулась, ногой снизу по столу ударила случайно и — ба-бах! Стол сложился, посуда — вдребезги. Понятно, такое на свадьбе — очень плохая примета. Но мы с женой ничего не сказали, быстро убрали все, снова стол сделали, расселись, празднуем, как будто ничего не случилось.

Тогда Высоцкий взял гитару, несколько аккордов сыграл и лопнула струна — снова дурная примета. Поэтому я и скульптуру его сделал тоже с лопнувшей струной на гитаре. Мы с супругой смотрим друг на друга, и без слов понятно, что думаем одно и то же: не сложится у них семейная жизнь.

А свадьба шла дальше. У меня мастерская на горе и черная собака была тогда. И Марина с Володей поднялись туда: Марина в белом платье на фоне синего неба, ветер, а Высоцкий перед ней на коленях, поет. И черная собака с ними. Красивая была картина, надо нарисовать.