«А потом бордель закрыли за разврат». Как жили и работали российские «ночные бабочки» до и после революции

«Район с душком»

В XIX веке Сретенка считалась дном города. Там было огромное количество трущоб, ведь это — вылетная магистраль в сторону Ярославля и Архангельска.

На окраинах все всегда дешевле. Так было и в XIX веке, когда меблированные комнаты, трактиры, пивные — все на Сретенке было рассчитано в первую очередь на гостей города и шло по низким ценам. С определенного момента, когда в Российской империи была легализована проституция, здесь стали открывать и публичные дома. Так что Нижняя Сретенка в середине в XIX века воспринималась как криминальный район с душком, славившийся скупкой краденого и продажными женщинами.

Указ стал реакцией властей на то, что страну накрыла «нехорошая болезнь» — сифилис и врачи стали призывать принять меры. Они провели исследования и выявили, что распространение заболевания идет через «женщин низкой социальной ответственности».

В рамках борьбы с сифилисом был издан указ о создании Врачебно-полицейского комитета, основной функцией которого был контроль за публичными домами. В Европе они назывались Maisons de tolerance. В России долго думали над словом «толерантность», оскорбились — что-то непонятное. И решили назвать публичные дома и бордели домами терпимости. Не надо думать, что это было связано с сочувствием к проституткам. Наоборот, общество таким названием заявляло: мы знаем, что творится за стенами этих домов. Это мы терпим и смотрим сквозь пальцы на все происходящие там безобразия.

«Девушки набирались в Германии, Польше и Прибалтике»

Самый первый врачебно-полицейский комитет в Москве открывается на Третьем Колобовском переулке. Чиновники поставили вопрос так: что это мы будем бегать по всему городу, исполнять свои надзирающие функции? Пусть сами к нам приходят. И стали давать разрешение на открытие публичных домов в шаговой доступности от здания комитета, на Нижней Сретенке. По сохранившимся данным за 1874 год, из 152 домовладений здесь 97 были публичными домами.

Квартал красных фонарей на Нижней Сретенке стал частью цивилизованного общества. Все были уверены, что регулярный медицинский осмотр сотрудниц домов терпимости снизил градус напряженности в стремительном распространении болезни. Так оно и было — этот факт отмечает большинство медиков XIX века. Хотя напомню, что эффективное лечение сифилиса антибиотиками появилось только в 1940-х годах.

«Устав для содержательниц борделей»

Николай I считал, что путь цивилизованного развития общества в отношении чувственных наслаждений — это легализация проституции. Помимо указа о создании Врачебно-полицейского комитета был написан еще и устав для содержательниц борделей. Понимая, что высокопоставленный чиновник не пойдет в постель, в которой только что побывал солдат, он делит публичные дома на три разряда.

Первый можно сравнить с VIP-салоном, закрытым клубом. Девушки туда набирались в Германии, в Польше, в странах нынешней Прибалтики. Они говорили на нескольких европейских языках, музицировали, могли поддержать любую беседу. И в борделях первого разряда не всегда посещение заканчивалось сексом.

Николай I считал аморальным брать налог с этих небогоугодных заведений. Поэтому при нем цены в уставе не были прописаны. Они появились только при Александре II, который, видя, какие деньги утекают мимо казны, внес в устав дополнения с ценами. Девушки первого разряда — от 5 до 7 рублей в час, второго разряда — от 3 до 5 рублей в час. Проституток третьего разряда неслучайно называли «полтинничными»: их услуги стоили от 30 до 50 копеек. Для понимания уровня цен: в 1870-х килограмм телятины стоил 3 рубля, килограмм свинины — полтора, килограмм сливочного масла — 70 копеек, десяток яиц — 30 копеек.

«Произошел взрыв финансовой системы»

Надо понимать, что 7 рублей в час брали в перворазрядных борделях больших городов — Санкт-Петербурга, Москвы, Нижнего Новгорода; 5 рублей — в городах помельче.

Второй разряд был масс-маркетом для средней руки чиновников и купцов, офицеров, юнкеров и кадетов. А третий — для низших сословий.

Когда указ только вступил в силу при Николае I, рынок сам определял цену, условия ему никто не диктовал. Например, на Сретенке час в перворазрядных заведениях стоил одинаково — что в Рудневке, что у Надежды Мерц. При этом устав определял: 75 процентов с денег за каждого клиента девушка отдает мадам, то есть владелице борделя, которая ее за эти деньги содержит: кормит, поит и лечит. Последнее можно вычеркнуть — никто никого не лечил.

25 процентов девушки могли оставлять себе, и здесь произошел взрыв финансовой системы Российской империи. До 1917 года женщина в России не обладала привычным ей сегодня статусом. Женщины не могли открывать банковские счета, даже в высших сословиях это могли делать только мужчины. Отец, муж, брат заводил счет и передавал его родственнице в освоение — одни расходы без права пополнения.

На самом деле мало кто в этой профессии доживал до преклонных лет. В основном девушки погибали за год-два.

В обязанности владелицы борделя входило приводить новых проституток во врачебно-полицейский комитет. Чиновник задавал там только два вопроса: в своем ли она уме и понимает ли, чем придется заниматься. Услышав два раза «да», чиновник забирал у девушки документы — обычно это был паспорт — и выдавал заменительный билет, который в народе моментально прозвали желтым за низкое качество бумаги. С обратной стороны ставили отметки врачи: здорова, здорова, здорова.

Раз в две недели девушка должна была ходить на осмотр. И прежде чем выбирать жену на час, клиент был вправе попросить билеты девушек, чтобы убедиться, что они здоровы.

При Александре III, когда фотография стала относительно дешевой и доступной, на заменительные билеты стали в обязательном порядке наклеивать фотографии.

«Турецкая комната — это групповые сеансы»

В Нижней Сретенке сохранилось здание, в котором находилась знаменитая Рудневка. Перворазрядный бордель, названный так по фамилии владелицы Рудневой. Это «дом с беременными кариатидами» в Соболевом переулке — вход в подъезд украшают дамы с животиками. Он, кстати, очень хорошо описан у Чехова в рассказе «Припадок». По сюжету студенты решили порезвиться, а один все никак не мог и сокрушался, какое скотское отношение к женщине — ее использование. Это было как раз в Соболевом переулке, который чуть ли не весь состоял из перворазрядных и второразрядных борделей.

Достаточно часто спрашивают на экскурсиях: как тогда было дело с контрацепцией? И обычно удивляются, когда узнают, что с женской контрацепцией все было на высшем уровне. Когда девушка получала заменительный билет, в медицинском кабинете доктор надевал ей резиновый колпачок на шейку матки. Осмотры были регулярными, в случае необходимости колпачок меняли. Таким образом беременность была предотвращена. Так что сказки про утопленных младенчиков в ведрах — это выдумки.

Да, некоторые салоны предлагали еще и презервативы. Но они были недешевы. До изобретения латекса их делали из кишок животных или из ткани. Такие презервативы не всегда просто было использовать, от венерических заболеваний они не предохраняли, так что особой популярностью у мужчин не пользовались.

Мадам Руднева, похоже, была клиентоориентированным менеджером, нюансы чувствовала. Рудневка была знаменита своей турецкой комнатой. Это, по описанию одного из очевидцев, была «огромная зала, устланная персидскими коврами; в центре — большая двуспальная кровать, укрытая балдахином, и везде, где можно и нельзя, установлены зеркала, в которых множатся и отражаются обнаженные тела». То есть турецкая комната — это в первую очередь групповые сеансы.

Документальных подтверждений этому я не нашла, но говорят, что по соседству была еще одна комната, где можно было понаблюдать за действиями в турецкой комнате. Такое пип-шоу. Стоимость была точно такая же.

Традиционно Руднева набирала женщин из Польши и Германии, салон славился своей куртуазностью. Девушки были холеные, всегда очень хорошо одетые.

Если в Европе девушки встречали посетителей практически уже раздетыми, то в России, особенно в элитных салонах, они были одеты. Чуть глубже декольте или чуть выше разрез — да, такое могло быть сделано. Это были не платья для великосветских приемов, но девушки и не выходили в подвязках.

Иностранные гости, которых водили по московским злачным заведениям, оставили воспоминания, в которых описывали их особенность и изюминку — атмосфера в этих публичных домах была как на официальных приемах в обычном доме. Да, хозяйки несколько фривольны в своем поведении. Но ничто не выдавало того, что вокруг — девушки «с низкой социальной ответственностью».

«Московское купечество интересовали девушки дородные»

Там же был еще один бордель первого разряда, принадлежал Надежде Мерц. У Рудневой были девушки подтянутые, эталон европейского взгляда на красоту, которые категорически не нравились московским купцам, называвшим их «стерлядками».

В XIX веке чахоточность и бледность были признаками аристократизма, но московское купечество интересовали девушки дородные. Поэтому у Мерц девушки были пухленькие и под другой идеал красоты, отличающийся от привычного нам сегодня — короткие ноги, низкая попа. Такие «колобочки» составляли основной контингент девушек для купечества. При этом, если речь о первом разряде, то они всегда были ухожены, причесаны и дорого одеты. Они выглядели хорошо, но не так, как жены купцов.

Третий элитный бордель располагался ниже, на Петровском бульваре, и принадлежал Эмилии Хатусовой. Она ввела у себя ролевые игры, самой популярной из которых была «нянюшка, сделай мне побольнее». Бордель просуществовал всего два года и был закрыт с потрясающей формулировкой: за разврат. Потому что для дореволюционной Москвы женщина-госпожа в коже, с плеткой — это был какой-то страшный нонсенс.

По статистике, на Нижней Сретенке упоминается четыре элитных борделя. Три я перечислила, а четвертый ничем не выделялся, и даже адрес его неизвестен.

« На каждую женщину по три юнкера на 30 минут»

Недалеко от Рудневки был прославленный второразрядный бордель Нинель Найденовой. У Куприна это заведение описано в «Яме» и в «Юнкерах». В повести хоть и говорится, что действие происходит в южнопортовом городе, но биографы Куприна указывают, что это Сретенка. Он пишет «Наш бордель находился неподалеку от элитного заведения Триппеля». Это та самая Рудневка, а рядом было заведение Нинель Найденовой, буквально в соседнем переулке. «Наш дом стоял на пригорке, под нами текла река», — тоже все узнаваемо. Сретенский холм и река Неглинка, сейчас спрятанная в трубе.

О том, что заведение было литератору знакомо, говорит следующий факт. В 1886 году 16-летний Александр Куприн поступает в Александровское военное училище. Годом раньше, в 1885-м, его начальником был назначен Алексей Анчутин, прославившийся на всю Россию своим распоряжением по училищу.

Отец юнкеров, он понимал, с кем имеет дело, и говорил: «В моем подчинении 300 павианов». Понятно, будут бегать, станут приносить заразу, поэтому, как традиционно делается в России: если не можешь решить проблему, ее надо либо возглавить, либо организовать. Видимо, лично пройдя все второразрядные бордели, он остановился на публичном доме Н.Н. — Нинель Найденовой. Владелица выиграла потрясающий госзаказ, тендер.

Алексей Анчутин издал свое знаменитое распоряжение, которое потом было взято за основу по всем военным училищам Российской империи. Его суть сводилась к тому, что «физиологические оправления» юнкеров производятся повзводно, дни посещений — понедельник, четверг, пятница.

Все по-военному: на каждую женщину по три юнкера, время совокупления — 30 минут. Прописывается и стоимость: рубль двадцать пять за эти полчаса. И при этом каждый юнкер должен помнить, что более позорного долга, чем в доме терпимости, не существует. Для тех времен известны цены второразрядных борделей — 3-5 рублей в час. И рубль двадцать пять за полчаса — это ниже низкого. Но оптом — дешевле: такая была проявлена любовь к армии. Что называется, шли навстречу клиенту.

«По количеству Фросек обеспечивались рабочие места»

Итак, Сретенку составляли четыре элитных борделя, 40 второразрядных, а все остальное были «полтинничными», третьеразрядными борделями. Не имеются ввиду такие отдельно стоящие здания, как Рудневка или заведение Найденовой. Михаил Воронов, бытописатель Москвы, волей случая оказался на Нижней Сретенке, в одной из ночлежек. Такой третьеразрядный публичный дом был у него за дощатой перегородкой. И вот он описывает: «третьеразрядные бордели — это когда полностью вышедшая в отставку, потерявшая всякую привлекательность старая проститутка снимала самую большую комнату в ночлежке и как могла организовывала вокруг себя труд более молодых товарок. Это там, в первом-втором разряде Нинетты, Жоржетты, Генриетты, в третьеразрядных борделях они все — Фроськи».

По количеству Фросек и обеспечивались рабочие места. Тот же самый Воронов описывает, что по их числу большая комната делилась на закутки.

В уточнениях Александра II значилась не только цена, но и приемлемое количество партнеров. Для девушек первого разряда — не более 7 мужчин в сутки, второго разряда — 10 мужчин в сутки, третьего — 15. Если для первых разрядов это ограничение еще, может быть, как-то и соблюдалось, то в третьем разряде переработки приветствовались — налог платился с нормы, а все, что сверху, шло в карман.

«Отметь, я 62-го отпустила»

Относительно количества клиентов Воронов пишет, что бордель находился на втором этаже, подняться нужно было по шаткой деревянной лестнице, по которой практически ни разу не удалось ему спуститься, чтобы она была пустая. Практически на каждой ступени стояли страждущие. Он описывает сцену, когда вбегает, например, молодой человек невнятной наружности и спрашивает у стоящих, сколько Фросек работает. Когда узнает, что три, говорит: «Эх, успею», — и занимает очередь внизу. Тем временем выходит отдышаться одна из Фросек и, отирая пот подолом юбки, зычным голосом кричит мадамихе: «Отметь, я 62-го отпустила».

Воронов пишет, что самые большие нашествия клиентов в третьеразрядные бордели случались в дни получек и по большим праздникам. В город переезжало много народу из деревни. Такому человеку почему бы не сходить в выходной, не развлечься к Фроськам?

Так что, отвечая на вопрос, который мне все время задают в начале экскурсии: во сколько девушки уходили на пенсию, скажу — девушки на пенсию не выходили. Работали максимум год, минимум полгода. Убивал их либо женский алкоголизм, либо неприличная болезнь. Ведь чиновники сквозь пальцы смотрели на все это, старались обходить третьеразрядные бордели, боясь заразы. Вопрос решался традиционно: мадамиха брала стопку желтых билетов, пухлый конверт, спускалась в Третий Колобовский переулок и получала в каждом билете: здорова, здорова, здорова. Идея, ради которой в 1843 году создавался Врачебно-полицейский комитет, была полностью дискредитирована.

В перворазрядных заведениях были в основном девушки из города, а в третьеразрядных — из деревни. Крестьянки, приезжавшие на заработки, бывало, и не считали проблемой подработать так на хлеб или подарки детишкам.

Тот же Воронов описывает, как в ночлежке появилась Дуняша из деревни. Он ее расспросил о жизни, девушка жаловалась, что совсем в деревне нет работы. Что хотела бы здесь устроиться кухаркой или поломойкой. Потом Дуняша пропала. Хозяйка сказала, что выкинет ее вещи, зачем углу простаивать? Вечером Воронов слышит, как она собирает вещи за перегородкой, спрашивает ее, нашла ли она место работы, и в ужасе понимает, что девушка идет работать в третьеразрядный бордель. Дуняшу это не смущало, она говорила: «Я-то ехала сюда, думала, по копеечке тятеньке с матушкой буду отправлять, а тут по целому рублику». Он пытался объяснить, что так можно подхватить плохую болезнь, на что она ему отвечала: «У нас вся деревня еть-перееть, и если чего не так, все к бабе Мане бегут. Вот и я, если что, к ней поеду».

«Территория красных фонарей»

В Европе Maisons de tolerance воспринимались как места, где женщина хоть и не в рабстве, но она — предмет, которым можно попользоваться. И в России было то же самое. Но, изучив этот вопрос, наши писатели — Достоевский, Куприн, Чехов — вдруг возопили: почему мы относимся к женщине как к домашнему животному? Обличали — общество виновато, что женщины вынуждены идти торговать своим телом. Этой теме посвящены «Воскресение» Толстого, чеховские рассказы, та же «Яма» Куприна.

С одной стороны он был семьянин, брезгливо ко всему этому относился. Его решения и ходы и сегодня у историков вызывают иногда недоумение: почему, зачем так было делать?

Нижнюю Сретенку власти решили преобразовать по нескольким причинам. Во-первых из раза в раз туда вел след терористов-народовольцев. Во-вторых своеобразным сигналом к действию властей стала трехдневная драка рабочих, случившаяся там в 1905 году. На ночь они уходили переночевать, а потом возвращались драться стенка на стенку. Просто по принципу «наших бьют, мы еще не всех наказали».

После указа Николая II ответственность за открытие публичных домов и состояние здоровья работающих там женщин возлагалось на городскую управу. Можно понять чиновников, им не хватало только этой заботы. Они увеличили плату за аренду в центре и сделали невозможным открытие публичных домов в черте Садового кольца Москвы. Барышни переместились в новые бордели на окраинах, в которые никто не ехал.

Однако эффективное решение быстро нашлось. В самом конце XIX — начале XX века был бум строительства доходных домов. Девушки, сбиваясь по 2-3, снимали квартиру в новых четырехэтажных «тучерезах», как их тогда называли.

Рождественский, Цветной бульвары были территорией красных фонарей. Воронов пишет: «Если к вам с Рождественского бульвара спускается вдовушка в вуалетке, не верьте, это — девушка в образе. А вам именно сегодня хочется утешить вдовушку. Ах, какое совпадение».

«Говорили, она суфражистка»

Девушки стали водить клиентов в съемные квартиры. Это были уже не публичные дома — никакие налоги не платились. Полиция начала сбиваться с ног, потому что стала расти волна криминала: неопознанные женские, мужские трупы. Самый частый сценарий — передозировка снотворного, подмешанного в алкоголь, обчищенные карманы, неопознанный труп. Ликвидация врачебно-полицейского комитета привела к полному хаосу. И к тому, что в 1914 году в стране опять возродилась эпидемия сифилиса. Хотя России тогда было не до этого — она вступила в Первую мировую войну.

К тому времени общество очень понизило планку. Несмотря на публикации литераторов, ситуация мало кого волновала. Пока в Европе суфражистки боролись за права женщин, а у нас уже развернулись женщины-предпринимательницы из купчих, в газетах стали появляться объявления об интим-услугах. И в России про девушек легкого поведения говорили: она суфражистка. Общество не видело ничего неприличного в разгульном образе.

Снижение планки привело к определенной сексуальной свободе. Потом пришла революция, и страна вошла в новую идеологическую эпоху.

«Отдаваться за еду, а не за деньги»

В 1921 году съезд венерологов поднял вопрос о запрете проституции. Профессия продолжала существовать, женщины вынуждены были отдаваться уже за еду, а не за деньги. Административные постановления были приняты, но никакого действия это не возымело.

В начале 1920-х объявляется, что для человека новой формации буржуазная мораль, верность, духовная составляющая — все это предрассудки. Есть знаменитое письмо Колонтай, «Дорогу крылатому эросу», где в 1923 году она пишет: «Это преступление перед советской властью — тратить время на воздыхания под луной и сидение под кустами черемухи. Все равно это закончится физиологией. К сексу и надо относиться как к физиологии. Точно так же, как к естественным потребностям. Вы испытываете голод — вы идете, едите. Вы испытываете жажду — идете, выпиваете стакан воды. И с сексом должно быть так же».

Эксперименты начались и у творческой интеллигенции: достаточно вспомнить самый знаменитый тройственный союз того времени — Лилю Брик, Осипа Брика и Владимира Маяковского. Как будто бы по всей стране шел разгул и поиски: жены, знакомьте подруг со своими мужьями и все в таком духе. Молодое советское общество 1920-х годов, как ребенок без присмотра взрослых, пробовало, до каких пор можно, а куда уже нельзя. Так что вольность в сексе не была тогда связана с разгулом безнравственности, это была форма поиска нового идеального советского человека.

Проституция масштабно активизируется в годы лихолетья. Что обжорство, что избыточные телесные наслаждения — это такие якорьки, напоминающие о стабильности. В 1926 году было очень громкое дело. В период НЭПа скучающие жены высшего руководства собирались на квартирах друг у друга. В то время у одной генеральши был подобный салон. Его бы не трогали, просто разгорелись шпионские страсти. НКВД активизировался, потому что на квартиру зачастил английский посланник. А так бы все спокойно и было: скучающие жены считали незазорным прийти, развлечься, поиграть в преферанс, попеть романсы, ну и уединиться в комнатах. Было возбуждено уголовное дело. Можно ли назвать это проституцией? Нет, они делали это не за деньги.

Начинается период, которые сексологи назвали «периодом советского аскетизма». Он лихо закончился в 1986 году знаменитой фразой «В СССР секса нет» во время телевизионного моста Ленинград — Бостон.

Проституция в СССР всегда существовала на нелегальном уровне, несмотря на то, что в 1936 году было официально заявлено: с проституцией в Советском Союзе покончено. Заявлялось, что для нее нет никаких предпосылок. Зачем торговать своим телом женщине-трактористу, женщине-депутату, женщине-летчице? Ведь она равноправна с мужчиной, и брак — это не соподчинение. Женщина достойна другого отношения.

Проституция была в СССР административно наказуемой, за нее давали уголовную статью. И при этом юные комсомолки ездили с высшим составом в санатории, а «вольные стрелки» работали в подвалах и на вокзалах. Тема неистребима: всегда найдутся и страждущие, и девушки, которые хотят подзаработать «на косметику».