«Центр домашней вселенной»

Начало 1900-х - буферная зона

В начале XX века по кухням в домах представителей среднего класса проходил фронт классовой войны, где разворачивались особенно ожесточенные ее сражения, причем велись они обычно в таких же стесненных условиях, в каких работали саперы, рывшие окопы на берегах Соммы. Сторонами конфликта были горничные, которым следовало прятаться в дальних закоулках жилища, чтобы хозяева их не видели и не слышали, и собственно наниматели, положение которых было немногим лучше, так как вся их домашняя жизнь протекала в присутствии зрителей. Каждый скрип лестницы или вскрик в соседней комнате заставлял обе стороны фронта делать молчаливые выводы о том, что происходит за стенкой.

В загородном особняке, где имелись и черные лестницы, и обитые зеленым сукном двери, и особые помещения для прислуги, военные действия можно было вести на широком оперативном просторе, так что клаустрофобичность домашнего уклада чувствовалась здесь не так остро. Но на кухне пригородного дома на одну семью сражающиеся стороны сталкивались нос к носу, и здесь борьба шла за каждый квадратный сантиметр.

В начале XX века кухня — независимо от ее размеров — была чем то вроде буферной зоны. Ее можно сравнить с котельным отделением на корабле, где место членам экипажа, но никак не пассажирам. За редкими исключениями интерьер кухни определялся не эстетическими, а утилитарными соображениями. Но простота этого рода становилась с годами все более привлекательной. Теренсу Конрану, на котором лежит львиная доля ответственности за образ британского дома мечты, сложившийся в последнюю четверть XX века, довелось учиться в школе-интернате, расположенной в загородном особняке работы Нормана Шоу, и он часто вспоминает, что подвальный мир тамошних кухонь с их сосновыми разделочными столами, открытыми очагами и голыми стенами казался ему гораздо более интересным, чем па¬радные комнаты на верхних этажах. Именно через кухню в дом начали проникать электрические и механические приспособления. Поскольку любые машины ассоциировались тогда с трудовой деятельностью, процесс этот протекал довольно болезненно. На протяжении всего XIX века каждый, кто мог себе это позволить, старался полностью разграничить дом и работу. Добиться этого можно было, только обладая определенным общественным положением. Первые радиоприемники и граммофоны маскировались под мебель из опасения, что в неприкрытом виде они разрушат домашний уют. Кухня же была самой механизированной частью жилища — местом, где ценились порядок и методичность.

Конец 1920-х – появление встраиваемых кухонь

Современная кухня — результат смешения двух этих миров, которое произошло в тот момент, когда домашний уют, снеся все перегородки, заполнил прежнюю буферную зону. Кухня стала символическим центром дома, которым она никогда раньше не являлась, — святилищем домашней жизни и семейного общения. Но именно на кухне символическое значение приобрела и эффективность организации пространства, которая теперь гордо выставлялась напоказ.

Если Конран помог кухне превратиться в модную альтернативу гостиной, то венский архитектор Маргарете Шютте-Лихоцки, всю жизнь остававшаяся пламенной социалисткой, оказалась, как ни странно, именно тем человеком, который сформулировал базовые принципы ее организации. В конце 1920 х годов Шютте-Лихоцки удалось соединить эгалитаризм с рациональностью, создав «франкфуртскую кухню», которую можно с полным правом назвать прародительницей всех встраиваемых кухонь. Целых 8000 таких кухонных комплектов были установлены в квартирах, построенных городским советом для франкфуртских рабочих.

На Шютте-Лихоцки повлияли идеи тейлоризма — теории, названной в честь американца Фредерика Тейлора, основоположника научной организации труда. Тейлор стремился оптимизировать поточное производство, сделав каждого рабочего неотъемлемой частью сборочной линии. Позже Шютте-Лихоцки будет разрабатывать Генплан Магнитогорска для Сталина и строить школы для Фиделя Кастро.

Шютте-Лихоцки прожила достаточно долго, чтобы в 1997 году отметить свой столетний юбилей в атриуме Музея прикладного искусства — венского аналога музея Виктории и Альберта. Отдавая дань уважения ее непреклонному радикализму, а также проектам, осуществленным на Кубе и в СССР, на торжестве подняли флаги обеих стран. Официанты в белых перчатках разносили Sekt и Sachertorte (Игристое вино, торт «Захер», - нем.), а сама юбилярша танцевала вальс.

В 1916 году Шютте-Лихоцки стала одной из первых женщин, поступивших на архитектурное отделение Венской академии прикладных искусств, которое по сей день находится рядом с музеем. Большинство ее однокурсников с энтузиазмом осваивали декоративный стиль Венского сецессиона, но Шютте-Лихоцки больше интересовал функционализм. Ее студенческие работы свидетельствуют о замечательных художественных способностях, но ей самой хотелось использовать архитектуру для решения насущных проблем повседневной жизни. Позже она скажет, что «занялась архитектурой ради очень конкретной задачи — служить людям».

Первая мировая война вызвала глубокие социальные потрясения в постимперской Вене. Город едва справлялся с потоком беженцев. Шютте-Лихоцки участвовала в многочисленных проектах, направленных на облегчение жизни в районах бараков и времянок, которые вырастали на венских окраинах, становясь рассадниками болезней. Вечерами после занятий она объезжала жилища переселенцев, помогая им наладить снабжение водой и электроэнергией. В том же 1918 году по всему миру прокатилась эпидемия испанского гриппа, которая унесла жизни двадцати миллионов человек, включая Эгона Шиле и Густава Климта. От испанки Шютте-Лихоцки убереглась, но заразилась туберкулезом. Эта эпидемия, безусловно, в большой степени определила то особое значение, которое пионеры модернизма стали придавать в своих программах вопросам гигиены.

Окончив академию, она пошла работать к Адольфу Лоосу, где занялась проектированием жилых домов для рабочего класса. Лооса она вспоминала как человека «обаятельного, но всегда го¬тового все бросить, чтобы укатить на Лазурный берег» — с таким подходом в работе над проектами муниципального жилья было не преуспеть.

С немецким архитектором Эрнстом Маем, строившим но¬ваторское социальное жилье во Франкфурте-на-Майне, Шютте-Лихоцки познакомилась случайно: Лоос должен был провести для него экскурсию по только что достроенным венским квартирам, но прислал вместо себя молодую сотрудницу. В результате Май предложил ей перебраться во Франкфурт и присоединиться к его команде. Позже она последует за ним в изгнание в Советский Союз. Во второй половине 1920 х она за пять лет разработала множество проектов стандартизированных кухонь, которыми оборудовались все новые муниципальные дома Франкфурта.

Кухня с санузлом

В своей работе Шютте-Лихоцки должна была считаться с тем, что кухонные помещения имели минимальную площадь — каждый сантиметр был на счету. Характерные элементы ее кухонь — это аккуратные ряды полок и контейнеров для хранения разных припасов, а также легко моющиеся рабочие поверхности. В 1950 х годах кухня в доме моих родителей в Эктоне была скорее похожа на кладовку, где стоя могли поместиться лишь два человека; с газовой плитой и раковиной, но без холодильника, она представляла собой неупорядоченный вариант камбуза Шютте-Лихоцки.

Дизайн ее встраиваемых модулей производит впечатле¬ние продуманности и целесообразности. Ради снижения затрат Шютте-Лихоцки разработала для одной из кухонь изготавливаемую в заводских условиях бетонную раковину. Поскольку все функции нужно было вписать в минимальный метраж, в некоторых случаях кухня находилась в одном помещении с санузлом, так что Шютте-Лихоцки придумала ванну с крышкой — когда в ней не мылись, она превращалась в дополнительную рабочую поверхность. С гостиной кухня соединялась широкими раздвижными дверями, чтобы мать могла легко приглядывать за детьми. В вопросах градостроительства Шютте-Лихоцки была не менее прагматична. Она убедила городские власти отказаться от размещения одиноких женщин в отдельных общежитиях и предложила предусмотреть для них жилье в обычных домах. Это казалось более разумным, чем запирать работающую женщину в гетто, а женщинам, сидевшим без дела, давало возможность заработать немного денег стиркой, уборкой и присмотром за соседскими детьми.

В 1930 году Маргарете вместе с Эрнстом Маем и его командой архитекторов отправилась в Советский Союз, чтобы заняться проектированием городов для великой сталинской утопии. Когда чистки и показательные судебные процессы сделали жизнь со¬вершенно невыносимой, она уехала и, ненадолго задержавшись в Лондоне и Париже, осела в Стамбуле, где примкнула к группе эмигрантов-антифашистов.

В 1940 м Шютте-Лихоцки по собственной воле вернулась в Австрию, чтобы бороться с нацистами, но почти сразу была схвачена гестапо и приговорена к пятнадцати годам концлагерей. Выйдя на свободу в 1945 м, она работала в Восточной Германии, на Кубе, а также в Австрии — проектировала муниципальное жилье, детские сады, детскую мебель и выставочное оборудование.

Пространство, где проживается мечта

Ее будут помнить не за какое то конкретное здание, но за радикальное переосмысление взаимоотношений, возникающих между простым человеком и жилищем, которое построил для него архитектор. Шютте-Лихоцки одной из первых настойчиво заговорила о том, что архитектор должен нести ответственность перед своим настоящим клиентом — не перед правительственной бюрократией, которая дает заказ и выделяет бюджет на строительство социального жилья, а перед людьми, которые будут там жить. Именно она впервые вывела эти соображения на передний план архитектурного мышления. Логичность и упорядоченность, которые она привнесла в кухонный дизайн, воплотились в функциональных рабочих поверхностях, встроенных раковинах и подвесных держателях для банок со специями, но жизнь сыграла с Шютте-Лихоцки злую шутку. Франкфуртская кухня была слишком мала для праздных воскресных завтраков с овсяными хлопьями и апельсиновым соком. Но именно соединение образа идеального дома с характерной для Шютте-Лихоцки заботой об эффективности сделало кухню центром домашней вселенной.

В результате как раз ради кухни состоятельный человек и готов раскошелиться, чтобы там было как можно больше травертиновых полов, фасадов из известкованного дуба и столов из нержавейки — несмотря на отмирание традиций совместной трапезы и совместного приготовления пищи. Кухня стала пространством, где он проживает свою мечту — будь то мечта о воскресном утре в Провансе, бревенчатом скандинавском домике или умении го¬товить не хуже, чем повар в мишленовском ресторане. В некоторых домах к такой кухне пристроена другая, где как раз готовят еду. Одна предназначена для прислуги, другая — для хозяев, которые обедают на фоне винных шкафов с контролируемой температурой, сенсорных машин для изготовления льда и плит, работающих по принципу электромагнитной индукции. Желающие даже могут приобрести домашнюю версию того кухонного оборудования, каким пользовался Ферран Адриа в ресторане El Bulli, — если, конечно, цена 250 тысяч фунтов им по карману.

Несмотря на всю преданность Шютте-Лихоцки мировому пролетариату, именно кухня стала главным маркером социального класса в пространстве дома.

Что, где, когда и как вы едите и кто вам готовит — все это складывается в самую точную характеристику каждого отдельного человека. Элиту завораживает мир люмпенов, где коллективные трапезы — если они вообще случаются — проходят на диване без использования посуды, а то и столовых приборов. На улице богатые изумленно провожают взглядом жующего на ходу представителя низших классов, для которого не существует ни обеденного стола, ни установленных часов приема пищи. Сами же они страшно трясутся над своими гастрономическими ритуалами. Неужели покупать полуфабрикаты в супермаркетах лучше, чем положиться на хипстеров, сделавших готовку своей профессией? Если смысл моды действительно состоит в том, чтобы служить мерилом классовых различий, то эффективней всего это проявляется на кухне, где по прежнему господствует опасение не поспеть за меняющимися вкусами.