Бал 1903 года глазами неизвестной москвички

Листая подшивки старых газет, редакция МОСЛЕНТЫ обнаружила кое-что интересное: репортаж с бала прямиком из января 1903 года, написанный неизвестной московской барышней. Обязательно дочитайте до конца. Там - вся суть.

ТАНЦОВАЛЬНЫЙ ВЕЧЕР

Наконец-то! Право я думала, что никогда не дождусь воскресенья, и вот оно пришло к моему великому счастью. Дело в том, что N. устраивает сегодня вечер, и я в числе приглашенных. Мама получила приглашение еще 29 декабря, и с этого дня я не нахожу себе покоя: время, как нарочно, тянется - тянется без конца, а у меня немного терпения.

Зато сегодня я с утра сама не своя: чуть не прыгаю, как маленькая девочка, на радостях, что дождалась заветного числа и никак не могу усидеть на месте. Даже теперь, пока пишу, сердце усиленно бьется и так приятно бьется, а рука дрожит, отчего моя каллиграфия очень страдает.

Одним словом я сегодня в блаженном, счастливом настроении и только и помышляю о танцах. А какое у меня будет хорошенькое платье: светло-розовое с лентами и кружевами, да вдобавок открытое! Мое первое открытое платье! Поскорее бы вечер!

Постараюсь, как можно спокойнее и обстоятельнее описать свой "веселый вечер".

Не было еще и шести часов, когда я стала волноваться, что не успею одеться и опоздаю: поэтому обед был проглочен кое-как, и Дуняша стала меня завивать и причесывать. Надо ей отдать справедливость: она постаралась для такого важного случая.

Я была очень довольна своею куафюрой и, сознаюсь, усиленно смотрелась в зеркало. Наконец, дело дошло до платья; няня и Дуняша суетились вокруг меня, застегивая крючки лифа и юбки, а мама оправляла то ленточку, то кружево. И с каким нетерпением ждала я окончания моего туалета, чтобы показаться папа и братьям. Идя в гостиную, я остановилась у трюмо.

Я пишу дневник для себя, и поэтому пишу все откровенно: в вечернем розовом платье я не узнала себя!

Только меня немного смущали открытые шея и руки, и я сконфуженно явилась в гостиную. Меня встретили возгласами:

- Вот она! Поди-ка сюда, grande demoiselle [важная, знатная дама], едущая на бал! Скажите, пожалуйста, открытое платье! Как важно! И волосы завиты!

Братья посмеялись, правда, над худобой моих рук, но в общем костюм был одобрен, и папа сказал, приподняв меня за подбородок:

- Как глазенки блестят! Ну, веселись! Христос с тобой!

Мне пришлось подождать, потому что мама не была готова, я опять заволновалась и, несмотря на все доводы и увещевания няни, которая боялась, что я изомну платье, я то садилась, то вскакивала и бежала смотреть на часы. Но всему есть конец - моему ожиданию тоже.

Ровно без десяти восемь мы сели в карету. И сколько мыслей теснилось в моей голове, пока мы ехали! Я представляла себе, как войду в ярко освещенную залу и как стану разговаривать с барышнями, как все мои танцы будут расхвачены в один миг.

Я даже беседовала с кем-то в уме и говорила все очень остроумные вещи, за мазуркой и котильоном меня засыпали цветами и украшениями, я танцовала до упаду, и у меня заболели ноги, я даже слышала, как одна дама сказала про меня:

- Сomme elle est decoree! [Как она разодета!]

На что другая заметила:

- Et res a sou avantage! [Она умеет подчеркнуть свои достоинства!]

Потом представлялось возвращение домой: на руках моих звенят бубенчики многочисленных лент, а голова покрыта бумажными цветами. Папа, братья и няня встречают меня, расспрашивают, веселилась ли, и радуются моему успеху.

За такими думами время прошло незаметно, и я очнулась только тогда, когда карета наша въехала во двор красивого двухэтажного дома и остановилась у крыльца. Тут во мне неожиданно совершился переворот. Мне стало страшно. Я неловко вылезла из экипажа и, путаясь в полы ротонды, взошла по широкой лестнице, с чучелами медведей по сторонам, в большую нарядную переднюю.

Дверь в залу была отворена, оттуда доносился говор и смех, мелькали мужские и женские фигуры. Мое смущение все увеличивалось, пока я следовала за мама в гостиную, где находилась мадам N.

Таперша еще не приезжала, и в ожидании танцев приглашенные, весело разговаривая, странствовали по комнатам. Я пыталась присоединиться к некоторым знакомым барышням, но они очень оживленно болтали между собой и не обращали на меня никакого внимания. Я вдруг очутилась совсем одна и положительно не знала, что делать.

В это время ко мне подошла, заметя мою беспомощность, хозяйка Соня N и стала рассказывать о спектакле, который устраивают L, как это забавно, и какую смешную роль она играет. Но я слушала рассеянно.

Я вдруг вспомнила свои мечты о вечере, и мне стало грустно. Я поняла, что Соня N разговаривает со мной по необходимости, из вежливости, что ей гораздо приятнее смеяться с другими барышнями, чем занимать меня.

Таперша приехала и вскоре послышались звуки вальса. Наши кавалеры-гимназисты и другие учащиеся стали поспешно натягивать перчатки, а дамы чинно уселись вдоль стен, но я все-таки чувствовала одиночество, хотя сидела между знакомыми. Я видела, как кавалеры подходили к моим соседям и приглашали их на тур вальса, как те вставали, улыбались, говорили и танцовали.

Но со мной никто не танцовал, никто не обращал на меня внимания, и даже барышни ( многих я знала раньше), с которыми я пробовала заговаривать, отвечали мне коротко и односложно. Наконец, ко мне подошел гимназист S и спросил, какой вальс я танцую.

Я ответила "простой, пожалуйста!", и почувствовала, что надо еще что-нибудь сказать, как делали все остальные, но они были хорошо знакомы, даже, большею частью, знали друг друга по имени, а мне составляло большого затруднения придумать какой-нибудь вопрос.

- Вы тоже участвуете в комедии? - решилась я, наконец, спросить своего кавалера.

- Да, играю, - ответил он, и на этом наш разговор окончился, так как "тур вальса" был сделан. S. мне поклонился и ушел.

- A vos dames de la premiere! - раздался вдруг голос дирижера и тут все засуетилось: кавалеры побежали за своими дамами, доставали им стулья, занимали разговором.

- Как? Вы не танцуете, Кати? Зачем вы мне не сказали? Пожалуй, я теперь не найду кавалера, - заговорила, подлетая ко мне, Соня N.

Я растерянно глядела на нее.

- Впрочем, кажется, мой маленький двоюродный брат не танцует, - произнесла она, и побежала отыскивать его, пока я грустно и смущенно стояла посреди залы.

Через несколько минут Соня вернулась с мальчиком лет одиннадцати, и мы пошли на наше место.

К сожалению, мой кавалер оказался очень неразговорчивым. Я спросила его, участвует ли он в комедии? Он отвечал:

- Нет, - и затем молчал, как убитый.

Пять фигур кадрили прошли для меня очень печально. Во время grand rond в шестой я очутилась около Мери. Она смотрела в другую сторону, а потом быстро обернулась, улыбаясь и собираясь что-то сказать, но, увидев меня, приняла серьезный, холодный вид. Этот неласковый прием со стороны барышень, в круг которых я только недавно вступила, совсем огорчил меня.

В это время мы прошли, или скорее пролетели, мимо сидящих в дверях и смотрящих на танцы дам и гувернанток. Я заметила мама, которая кивала мне головой и улыбалась, наверное думая, что я веселюсь. Я притворилась, что не вижу мама, так как мне было слишком неприятно отвечать на ея улыбку.

- Если бы она знала!- думала я опять, вспомнив о своих приготовлениях к вечеру.

Кадриль кончилась, и мы отправились в гостиную, где стояли фрукты, прохладительное питье и конфеты.

- Как жарко! Дай мне пить, - произнесла Мери, высокая, полная брюнетка, обращаясь к своему брату, который разливал лимонад у буфета. Она опустилась на стул и стала обмахиваться веером.

- Зачем вы не приказали мне? - вскричал, подлетая к ней, несколько длинный, неуклюжий гимназист.

- Не хотела, - как бы вскользь ответила Мери, вертя кисточку своего веера.

- Неужели, немилость? - длинный гимназист прижал руку к сердцу и сделал отчаянное лицо.

- Ах, вовсе нет!

Я стала наблюдать за другими. Развалившись в кресле, сидела прехорошенькая блондиночка с огромными серыми глазами. Ее окружили несколько кавалеров и горячо с ней рассуждали, я поняла, что она что-то перепутала в танцах и трем обещала четвертую кадриль.

Молодые люди сердились, не хотели уступать друг другу блондиночку, а она смеялась и дразнила их. Я положительно залюбовалась на нее: она была миленькая и оживленная.

Три девочки, 12 или 13 лет, шепотом совещались между собой, а две барышни сидели на низеньком диване и разговаривали. Я подошла к ним. Они принимали участие в комедии, о которой уже я так много слышала, и теперь вспоминали смешные эпизоды на последней репетиции.

Я спросила, какие роли они исполняют, и заметила, что очень весело играть, они ответили, что очень весело, и продолжили свою беседу. Мне стало не по себе. Тут подоспела Сонечка N. и предложила мне осмотреть новый абажур из бумажных цветов в ея комнате.

Время тянулось для меня невыносимо долго, а уехать нельзя было, так как мама отправилась домой и обещала за мной вернуться к 12 часам. Я жаждала ея приезда, мне было скучно, несмотря на все усилия Сонечки занимать меня.

Незадолго до мазурки появились две какие-то княжны, более или менее великовозрастные. Соня бросилась к ним на встречу, восклицая:

- Нани! Лена! Как это мило, что вы приехали!

Княжны смеялись и говорили, что ничего нет забавнее маленьких вечеров. Пред началом мазурки я сказала Соне (воображаю, как я ей надоела), что у меня нет кавалера. Она подошла к одному из своих братьев и стала вполголоса с ним говорить.

Он пригласил меня на мазурку и предложил идти в залу. Лицо у него было не особенно счастливое, а мое, верно, еще того меньше.

- Что ему сказать? Что сказать? - с тоской думала я, глядя на Сонина брата, но в голове было положительно пусто. - Нельзя же все про эту несносную комедию, - продолжала я размышлять и, наконец, "была не была!", с каким-то ожесточением осведомилась... принимает ли он в ней участие.

Затем мы протанцовали обычный тур в promenade generale и наша беседа прекратилась. Мой кавалер все прислушивался к болтовне княжны и маленького военнаго, которые сидели около нас, а я смотрела на остальных танцующих и думала:

- Ведь, говорят же они, и, кажется, об интересных предметах, а мы-то!

Скоро послышался звон бубенчиков, и в дверях появился дирижер с массой разноцветных ленточек в руках. Началась раздача. Получив от моего кавалера красную ленточку, я с напускным равнодушием стала следить за раздачей, но сердце мое постепенно сжималось, когда я заметила, что время уходит, а на моей руке красуется только одна несчастная ленточка.

Мимо меня прошло много молодых людей, но никто из них меня не выбрал, они только мельком на меня взглядывали, а некоторые даже совсем не замечали и спешили к другим барышням. Уже руки мои соседок были покрыты трофеями, когда я увидела гимназиста S. с последнею ленточкой в руках. "И эта сейчас уйдет!,- подумала я, но S. заметил, должно быть, мое печальное лицо, и отдал мне ее.

Заиграли вальс. И на беду это был мой самый любимый вальс! Так приятно танцовать под этот нежный, ласкающий мотив, кружишься себе, и горя мало! И весело на душе и все стремишься куда-то! На этот раз было иначе, мотив вальса имел для меня другое значение: чарующие, беззаботные звуки превратились в грустную мелодию, которая, казалось, говорила:

- Ну что твое самомнение? К чему привело? Все это суета!

- Да, суета, это верно, - повторяла я себе, но, несмотря на эти разумные утешения, невольно думала: - Какой томительный вечер!

Мама приехала и по моей просьбе увезла меня до ужина, хотя мадам N. уверяла, что еще рано, и уговаривала остаться, я благодарила, улыбалась, отвечала, что было так весело, но я устала немного, и голова болит.

Дома меня встретили смехом и шутками, расспрашивали, какой эффект произвело платье. Я сказала тоже, что очень устала, и ушла в свою комнату. Тут я сорвала с себя обе злосчастные ленточки и бросила их в шкаф, мягко звякнули бубенчики, и в ушах моих опять раздался мотив вальса: сначала неудержимо веселый, потом унылый, повторяющий:

- Это все суета!

Я разделась и со слезами на глазах бросилась на постель.