«Он давал возможность превращать товары в деньги»

С разрешения издательства Strelka Press Мослента публикует 10 главу книгу Макса Вебера «Город»

Независимость городов, капитализм и патримониальная бюрократия

Цикличное развитие итальянских городов от составных частей патримониальных или феодальных ассоциаций через период революционным путем завоеванной самостоятельности и независимого господства знатных родов, затем через господство цехов к синьории и, наконец, к превращению в составные части относительно рациональных патримониальных государственных образований стоит особняком среди западноевропейских городов. Прежде всего, в них отсутствует синьория, параллель к предварительной стадии которой — должности народного капитана — можно увидеть в деятельности наиболее могущественных бургомистров к северу от Альп. Но в одном отношении круговорот в развитии имел универсальный характер. В Каролингское время города представляли собой едва ли не простые административные округа, обладавшие известным своеобразием сословной структуры, и они снова очень близко подошли к этому положению в период нового патримониального государства, отличаясь лишь особыми корпоративными правами. В промежуточный же период города были повсюду в той или иной степени «коммунами», которые обладали собственными политическими правами и проводили автономную хозяйственную политику. Подобным же образом шло развитие и в Aнтичности. И все-таки ни современный капитализм, ни современное государство не выросли на почве античных городов, тогда как развитие средневековых городов, не являясь решающей ближайшей предварительной ступенью ни к тому, ни к другому, а тем более их основой, остается одним из важнейших и непременных факторов их возникновения. Несмотря на внешнее сходство, необходимо, однако, отметить и серьезные различия в их развитии. Именно к ним мы теперь и обратимся.

Их мы легче всего обнаружим, сопоставив оба типа городов в их наиболее характерных формах. Для этого мы должны ясно отдавать себе отчет в том, что между средневековыми городами существуют очень большие, до сих пор лишь в отдельных пунктах отмеченные нами структурные различия.

Однако остановимся еще раз на общем положении средневековых городов в период их наибольшей независимости, что позволит нам отчетливо увидеть их специфические черты в их полном развитии. В период расцвета автономии достижения городов были чрезвычайно разнообразны и шли в следующих направлениях:

1. Политическая самостоятельность и отчасти экспансионистская внешняя политика, вследствие чего городские власти постоянно держали собственные вооруженные силы, заключали военные союзы, вели крупные войны, полностью подчиняли себе большие территории, а иногда и другие города, основывали заморские колонии. Длительное время владеть заморскими колониями удалось лишь двум итальянским приморским городам, захватить большие территории и обрести международное политическое значение — на короткое время лишь нескольким коммунам Северной и Центральной Италии и Швейцарии, в значительно меньшей степени — городам Фландрии, ряду ганзейских городов Северной Германии и некоторым другим.

Что же касается южноитальянских, сицилийских, после короткого промежутка испанских, после более длительного промежутка французских, с самого начала английских городов, городов Германии (за исключением упомянутых северных, фландрских, нескольких швейцарских и южногерманских городов, а после краткого промежутка существования городских союзов и большей части западногерманских городов), то их политическое господство ограничивалось обычно властью над непосредственной сельской округой и несколькими маленькими городками.

В очень многих городах были свои отряды солдат (во Франции еще в довольно позднее время) или, как правило, существовало бюргерское ополчение, службу в котором несли военнообязанные горожане; это войско защищало стены города и временами было достаточно сильно, чтобы в союзе с другими городами устанавливать земский мир, срывать разбойничьи замки и становиться на ту или иную сторону в междоусобных войнах внутри страны.

Однако эти города нигде не пытались на постоянной основе проводить международную политику, как итальянские и ганзейские города. Обычно они посылали своих представителей в сословные собрания Империи или территориальной области и нередко, несмотря на свое формально подчиненное положение, имели там вследствие своей финансовой мощи решающий голос. Самым ярким примером этого служат английские commons, которые, правда, являлись представителями не столько городских коммун, сколько сословных корпораций. Но многие города никогда не осуществляли и такого права (подробности историко-правового характера увели бы нас слишком далеко).

Современное патримониально-бюрократическое государство континента впоследствии лишило большинство из них всякой самостоятельной политической деятельности, а также военной силы — кроме полиции. Только там, где государство, как, например, в Германии, развивалось лишь в виде партикулярных образований, ему приходилось допустить существование некоторых городов рядом с собой в качестве особых политических форм. Особым путем пошло развитие в Англии, так как здесь не возникла патримониальная бюрократия. Здесь внутри строгой организации центрального управления отдельные города никогда не имели собственных политических амбиций, ибо в парламенте они выступали заодно. Они заключали торговые картели, но не политические союзы, как на континенте. Английские города представляли собой корпорации привилегированных знатных слоев, и их согласие в финансовых вопросах было совершенно необходимым.

В правление Тюдоров короли пытались уничтожить их привилегии, но низложение Стюартов положило этому конец. С этого времени города остаются корпорациями, обладающими правом выбора членов парламента, и как kingdom of influence*, так и партии знати пользовались в политических целях для обеспечения послушного им парламентского большинства подчас до смешного маленькими, легко завоевываемыми избирательными округами, каковые представляли собой многие английские городки.

2. Автономное правотворчество и города как такового, и гильдий и цехов внутри его. В полном объеме этим правом пользовались политически самостоятельные итальянские, временами испанские и английские, в своей значительной части французские и немецкие города, причем письменное подтверждение этого права существовало не всегда. Вопросы земельного владения, рыночных и торговых отношений решались в городских судах, где в качестве шеффенов заседали бюргеры, применявшие равное, общее для всех граждан именно данного города право, основанное на обычае или автономных постановлениях, на подражании, заимствовании или на предоставлении при основании города чужого права. В судопроизводстве городов все больше исключались иррациональные и магические доказательства, такие как поединок, ордалии* и клятва рода, и заменялись доказательствами рациональными — впрочем, этот процесс не следует представлять себе слишком прямолинейным.

Иногда сохранение процессуальных особенностей городского суда выражалось в консервации старой процедуры, противопоставляемой рациональным новшествам королевского суда (в Англии отказ от jury), и в консервации средневекового права в противовес распространению римского; последнее часто наблюдалось на континенте, где соответствующие капиталистическим интересам правовые институты сложились именно на основе городского права как цитадели автономии заинтересованных лиц, а не на основе римского (или немецкого) земского права.

Городские власти стремились, в свою очередь, к тому, чтобы гильдии и различные ассоциации не издавали без их утверждения никаких статутов или ограничивались лишь теми, которые строго относились к отведенной им области. Как объем автономии во всех городах, которым приходилось считаться со своим политическим господином или аристократом — собственником земли, — то есть во всех городах, кроме итальянских, — так и разделение правотворческих полномочий между советом и цехами были различны и определялись соотношением сил. Возникающее патримониально-бюрократическое государство везде поступательно урезало эту автономию городов.

В Англии Тюдоры впервые систематически проводили принцип, согласно которому города и цехи являются корпоративно организованными для определенных целей государственными институтами с правами, не выходящими за установленные привилегиями пределы и обязательными только для входящих в них в качестве бюргеров членов. Каждое нарушение установленных границ служило поводом кассации хартии в процессе quo warranto (например, для Лондона при Якове II). Согласно такому пониманию, город, как мы видели, вообще в принципе не считался «территориальной корпорацией», а рассматривался как привилегированная сословная ассоциация, в управление которой постоянно вмешивался, контролируя его, Privy council.

Во Франции города в течение XVI века вообще лишились права юрисдикции, кроме рассмотрения дел полицейского характера, а для принятия всех важных финансовых актов требовалось утверждение государственных учреждений. В Центральной Европе автономия городских территорий была, как правило, совершенно уничтожена.

3. Автокефалия, то есть исключительно собственные судебные и административные учреждения. Полностью ею обладала только часть итальянских городов, в других странах города имели лишь право низшей юрисдикции, большей частью при допущении апелляции в королевский или высший земский суд. В органах юстиции там, где приговор выносили шеффены из среды бюргеров, должность судьи имела сначала преимущественно фискальный интерес, вследствие чего город не считал нужным добиваться формального признания своей юрисдикции или покупать ее.

Для города было наиболее важным представлять собой особый судебный округ с шеффенами из собственных граждан. Это было достигнуто уже на очень ранней стадии полностью в области низшей, частично в области высшей юрисдикции. В значительной степени горожане получили и право выбора шеффенов или кооптации их без какого-либо вмешательства господина. Важной являлась также предоставленная городу привилегия, согласно которой горожанин был подсуден только суду города.

Здесь не может быть рассмотрено развитие собственного административного учреждения города, совета. Но наличие такого совета с широкими административными полномочиями было в период развитого Средневековья отличительным признаком каждой городской общины Западной и Северной Европы. Его состав был самым разнообразным и зависел от соотношения сил между патрициатом «родов», то есть владельцами земельных рент и владельцами капитала, кредиторами и частично занятыми торговлей горожанами, купцами из бюргеров, часто образующими цехи, в зависимости от того, преобладали ли среди них те, кто был занят дальней торговлей, или (в массе) крупные розничные торговцы, предприниматели в области раздаточной системы ремесленного производства, и подлинными ремесленными цехами. С другой стороны, степень участия политического властителя или владельца земли, на которой город стоял, в назначении совета, то есть то, насколько город оставался гетерокефальным, определялась соотношением экономического могущества бюргеров и сеньора города. Это зависело в первую очередь от того, насколько сеньор города нуждался в деньгах, приобрести которые он мог, продав свои права. Но также, конечно, и от финансовых возможностей города. Однако, если городская касса обладала средствами политической власти, потребность городской кассы в деньгах и денежный рынок города сами по себе не решали вопроса. Во Франции уже в XIII веке при Филиппе Августе королевская власть (иногда и другие властители), находящаяся в союзе с городами, достигла вследствие острой нужды городов в деньгах участия (partage) в назначении на административные должности, права контролировать действия магистрата, в частности в области интересовавшего короля финансового управления, права утверждения выборных консулов и вплоть до XV века — председательства в городском собрании королевского прево.

В эпоху Людовиков замещение городских должностей полностью находится во власти королевских «интендантов», а финансовая нужда государства привела к тому, что продаваться стали как городские, так и государственные должности. Патримониально-бюрократическое государство превратило городские органы управления в привилегированные представительства корпораций с сословными привилегиями, действовавшие только в области своих корпоративных интересов и не имевшие значения в деле государственного управления. Английское государство, вынужденное сохранить автокефалию городов, поскольку они выбирали в парламент, беспощадно игнорировало город, когда ему хотелось предоставить решение задач, ныне находящихся в ведении коммунальных общин, местным ассоциациям, поручая их выполнение либо отдельным приходам, к которым принадлежали не только члены привилегированных корпораций, но и все полноправные жители, либо другим, специально для этого созданным объединениям. Но большей частью патримониальный бюрократизм просто превращал магистраты в государственные учреждения наряду с другими.

Обязанность бюргеров платить налоги в казну города и свобода их от обязанности платить аренду или налоги кому-либо вне его. Первое проводилось в весьма различной степени и с различной эффективностью, а иногда и в полном отсутствии контроля со стороны сеньора города. Английские города никогда не обладали подлинной налоговой автономией, и для введения новых налогов всегда требовалось согласие короля. Полное освобождение от повинностей и налогов вовне также было достигнуто лишь кое-где. В не обладавших политической автономией городах — только в том случае, если они брали на откуп налоговую повинность и вносили господину города сразу общую сумму налогов, чаще же они регулярно выплачивали ее по частям и самостоятельно ведали королевскими налогами (firma burgi в Англии). Наиболее полное освобождение от внешнего обременения удавалось, когда речь шла о личных, судебных или крепостных повинностях бюргеров.

Патримониально-бюрократическое государство после своей победы, правда чисто технически, различало город и деревню в налоговом отношении, стараясь равномерно обложить своим специфическим городским налогом, акцизом, производство и потребление. Право на налогообложение было им у городов практически отнято. В Англии корпоративное обложение городов не имело большого значения, так как новые задачи управления перешли к другим объединениям. Во Франции, после того как все финансовые операции города и право налогового самообложения были взяты под контроль государства, король присвоил со времен Мазарини половину городских octroy*. В Центральной Европе городские учреждения и в этом отношении часто превращались просто в государственные органы по взиманию налогов. 5. Рыночное право, автономная полиция в области торговли, ремесел и промыслов и монополистические права наложения банна.

Рынок был в каждом средневековом городе, и надзор за рынком повсюду в очень значительной степени переходил от сеньора города к городским советам. Позже полицейский надзор над торговлей и промыслами находился — в зависимости от соотношения сил — в ведении либо городских учреждений, либо профессиональных ассоциаций при значительном лишении этих прав сеньора. В области ремесел и промыслов общий контроль над качеством товаров осуществляла промысловая полиция, отчасти ради доброго имени города, то есть в интересах экспорта товаров, отчасти же в интересах городских потребителей; главным образом в интересах последних осуществлялся контроль над ценами; надзору подлежало и сохранение возможностей пропитания для мелких бюргеров, то есть ограничивалось число учеников и подмастерьев, а иногда и мастеров; а по мере того, как возможности обеспечивать себе пропитание сужались, усиливалась монополизация мест мастеров в пользу жителей данного города, преимущественно сыновей мастеров.

С другой стороны, по мере того как цехи сами стали осуществлять функции полиции, они пытались противодействовать возникновению зависимости от крупных предпринимателей и находящихся вне города заказчиков посредством запрещения раздаточной системы, контроля над кредитованием, регулирования и организации поступления сырья, а иногда и формы сбыта. Но прежде всего город стремился подавить конкуренцию со стороны подчиненных ему сельских местностей, то есть пытался остановить там развитие промыслов, заставить крестьян в интересах городских производителей покупать все необходимое в городе, а в интересах городских потребителей принуждал их продавать свои продукты на городском рынке, и только там; кроме того, в интересах потребителей, а также нуждающихся в сырье ремесленников цехи стремились запретить покупку товаров вне рынка и наконец установить в интересах городских торговцев монополию на перепродажу и посредническую торговлю, а с другой стороны, они пытались получать привилегии на свободную торговлю за границей.

Эти основные свойства так называемой хозяйственной политики города, варьирующиеся в ходе бесчисленных компромиссов между различными интересами, встречаются почти повсюду. Направленность этой политики обусловливается в каждом конкретном случае, помимо соотношения сил заинтересованных сторон внутри города, также и сферой доступной ему экономической деятельности. Ее расширение в первый период поселения привело к расширению рынка, сужение в конце Средних веков породило тенденцию к монополизации. В остальном каждый город имел собственные, сталкивающиеся с конкурентами интересы, и особенно между ведущими дальнюю торговлю городами Юга велась борьба не на жизнь, а на смерть.

Подчинив города, патримониально-бюрократическое государство совсем не намеревалось покончить с их «хозяйственной политикой». Совсем наоборот, экономический расцвет городов и их промыслов, а также сохранение количественного уровня населения посредством обеспечения ему возможностей добывать себе пропитание настолько же соответствовали финансовым интересам государства, насколько и стимулирование внешней торговли в духе меркантилистской торговой политики, образцом которой государству могла, во всяком случае отчасти, служить дальняя торговая политика городов. Государство стремилось уравновешивать конкурирующие интересы входивших в него городов и групп, в частности — сочетать заботу об обеспечении всех возможностями заработка с поддержкой инвестиции капиталов.

Изменения в традиционной хозяйственной политике государство почти до Французской революции осуществляло лишь в тех случаях, когда местные монополии и привилегии бюргеров стояли на пути проводимой им же самим все более капиталистически ориентированной политики в отношении привилегий и монополий. Правда, уже одно это могло иногда вести к резкому нарушению экономических привилегий бюргеров, однако такие действия лишь в исключительных случаях означали принципиальное изменение привычного пути. Но автономия в регулировании городского хозяйства была утрачена, и это могло косвенным образом иметь большое значение.

И все же решающим было то, что города не располагали для защиты своих интересов такими военно-политическими силами, какими обладало патримониально-бюрократическое государство. Лишь в исключительных случаях города могли пытаться, как это делали князья, объединиться в союзы, чтобы воспользоваться открывающимися в результате патримониальной политики новыми возможностями получения доходов. В силу самой природы этой политики такое было доступно только отдельным лицам, причем лицам социально привилегированным; так, в Англии и во Франции в типичных, монополистически привилегированных внутренних и заморских предприятиях периода патримониальной политики наряду с королем участвовали (сравнительно) многие крупные землевладельцы и высокопоставленные чиновники и (относительно) небольшое число бюргеров.

Иногда в спекулятивных внешнеторговых предприятиях, причем достаточно крупномасштабных, участвовали за счет собственной казны и города, например, Франкфурт, однако большей частью во вред себе, так как какая-нибудь единственная неудача наносила городу значительно более долговременный ущерб, чем крупному политическому образованию. Экономический упадок многих городов, особенно начиная с XVI века, только отчасти — поскольку он затронул и английские города — объяснялся изменением прохождения торговых путей и возникновением крупного домашнего производства, основанного на рабочей силе вне города. Он был главным образом вызван другими, общими причинами: прежде всего тем, что традиционные, входящие в городское хозяйство формы предпринимательства уже не давали наибольшей прибыли и что теперь как политически ориентированные, так и торговые, и ремесленно-промысловые капиталистические предприятия, даже если они формально размещались в городе, не имели больше главной опоры именно в хозяйственной политике города и не находились, не могли находиться в ведении объединенных в локальную ассоциацию бюргеров-предпринимателей. Старые формы предпринимательства постигла та же судьба, что некогда феодальную военную технику. Новые капиталистические предприятия основывались в новых, удобных для них местах, и предприниматель теперь обращался за помощью — в той мере, в какой он в ней вообще нуждался, — к другим силам, а не к местному сообществу бюргеров.

Подобно тому как dissenters в Англии, которые играли такую большую роль в капиталистическом развитии, не принадлежали вследствие Тест-акта к господствующей городской корпорации, крупные торговые и ремесленно-промысловые города возникали там вне существующих округов и тем самым вне компетенции местных, обладающих монополией властей, вне старых привилегированных корпораций; поэтому их юридическая структура часто носила очень архаические черты: старые сеньориальные суды, court farm и court leet, существовали в Ливерпуле и Манчестере вплоть до реформы Нового времени, и только земельная власть сеньора стала именоваться судебной властью. 6. Из политического и экономического своеобразия средневековых городов следовало и их отношение к небюргерским слоям населения. В разных городах оно было очень разным. Общей была противоположность хозяйственной организации городов внегородским, политическим, сословным и сеньориальным структурным формам: противоположность рынка ойкосу. Эту противоположность не следует представлять себе просто как «борьбу» между политическим или земельным сеньором и городом.

Такая борьба существовала, конечно, повсюду, где город в интересах распространения своей власти принимал на свою территорию политически или поземельно зависимых людей, которых их господин не хотел отпускать, или включал их в качестве внегородских бюргеров в бюргерскую ассоциацию, даже если они не переселялись в город.

В городах Северной Европы последнее стало после короткого промежутка невозможно из-за вмешательства княжеских ассоциаций и королевских запретов. В принципе противодействие было повсюду направлено не против экономического развития городов, а против их политической самостоятельности. Борьба возникала также в тех случаях, когда экономические интересы феодального сеньора сталкивались с интересами города в области политики регулирования товарных потоков и с его монополистическими тенденциями, а это случалось часто. И конечно, величайшие опасения военного феодального союза во главе с королем вызывало появление автономных крепостей в сфере их политических интересов.

Германские монархи почти все время — с очень небольшими перерывами — испытывали подобные опасения, тогда как французские и английские короли часто проявляли большую доброжелательность к городам — по политическим причинам, вследствие их борьбы с баронами, а также из-за финансового значения городов. Надо сказать, что и негативное влияние, которое рыночное хозяйство города как таковое могло оказывать (и с очень неодинаковым успехом действительно оказывало) на сеньориальную систему и косвенно на феодальный строй в целом, совсем не обязательно происходило в форме «борьбы» городов с представителями других интересов.

Наоборот, на многих стадиях развития интересы оказывались в значительной степени общими. Политическим властителям и аристократам-землевладельцам были очень нужны денежные повинности зависимых от них людей; только город предоставлял этим людям местный рынок для их продуктов, а тем самым и возможность нести вместо барщины и натуральных повинностей денежные; аристократам-землевладельцам же город давал возможность превращать продукты, получаемые натурой, в деньги, продавая их на местном рынке или — по мере развития капиталистической торговли — вне его, вместо того чтобы потреблять их in natura. Политические властители и аристократы-землевладельцы энергично использовали эти возможности, либо требуя от крестьян уплаты денежной ренты, либо основываясь на созданной рынком заинтересованности крестьян в большей продуктивности, возможной при увеличении размера хозяйственных единиц, которые дадут больше натуральных продуктов в виде ренты, и превращали добавочный продукт крестьянских хозяйств в деньги.

Наряду с этим политический властитель и аристократ-землевладелец могли по мере развития местных и межрегиональных сношений взимать все больше различных пошлин на торговых путях, как это и происходило уже в Средние века на западе Германии. Поэтому основание городов и связанные с этим последствия были, с точки зрения господина города, чисто деловым предприятием, создающим возможности для извлечения денежных доходов. Исходя из таких экономических интересов, знать еще во время преследования евреев на Востоке, в частности в Польше, основывала множество «городов», что часто оказывалось неудачным; их исчисляемое несколькими сотнями население состояло иногда на 90 процентов из евреев. Следовательно, такой специфически средневековый североевропейский вариант основания городов был фактически доходным «делом» и резко отличался, как мы увидим, от основания военных городов-крепостей, какими были античные полисы.

Преобразование почти всех личных и вещных повинностей, требуемых земельным или судебным сеньором, в рентные требования и вытекающая из этого отчасти правовая, отчасти в достаточной степени фактическая экономическая свобода крестьян — сохранившаяся везде, где развитие городов было слабым, — возникла как следствие того, что доходы политических властителей и аристократов-землевладельцев в областях интенсивного развития городов все больше складывались из сбыта на рынке продуктов крестьянского хозяйства или крестьянских повинностей; их источником могли быть — и были — также другие хозяйственные возможности, связанные с торговыми сношениями, но никак не барщина зависимых крестьян или потребление предоставляемых ими продуктов в домашнем хозяйстве, как это происходило в хозяйстве ойкоса; теперь как сеньор, так и — правда, в меньшей степени — зависимые от него люди в значительной части удовлетворяли свои потребности ведением денежного хозяйства.

Перемены в положении крестьянства зависели в значительной степени и от скупки земель сельской знати бюргерами, переходившими к рациональному хозяйствованию на этих землях. Этот процесс наталкивался на препятствия там, где для владения землями знати требовалось право на получение лена, которое городской патрициат к северу от Альп почти нигде не имел.

Однако столкновения интересов политических властителей или аристократов-землевладельцев и городов нигде не происходили на почве «денежного хозяйства» как такового, напротив, между ними, несомненно, существовала общность интересов. Чисто экономическая коллизия возникала лишь там, где землевладельцы, стремясь повысить свои доходы, стремились перейти к собственному неаграрному производству, ориентированному на извлечение прибыли, что, впрочем, было возможно лишь там, где в их распоряжении была соответствующая рабочая сила. В этом случае города начинали бороться с ремесленно-промысловым производством сеньоров, и именно в

Новое время в рамках патримониально-бюрократического государства эта борьба часто принимала очень резкие формы. В Средневековье же об этом еще не было и речи; фактический распад старой сеньориальной ассоциации при ослаблении зависимости крестьян часто шел без всякой борьбы, а следствием его бывало дальнейшее распространение денежного хозяйства. Так обстояло дело в Англии. В других местах, правда, города непосредственно и сознательно способствовали такому развитию, например, как мы уже видели, в сфере господства Флоренции.

Патримониально-бюрократическое государство стремилось примирить противоположные интересы знати и городов, но поскольку оно нуждалось в знати в качестве офицеров и чиновников, оно запретило незнатным, следовательно, и бюргерам, приобретать земли знати. В Средние века конфликты такого рода у городов чаще возникали с церковными, особенно монастырскими феодалами, чем со светскими. Ведь духовенство вообще, а особенно после разделения церкви и государства в борьбе за инвеституру, было наряду с евреями главным специфическим чужеродным телом в городе. Владения церкви были в значительной степени освобождены от налогового бремени и обладали иммунитетом, то есть в отношении них не допускались никакие должностные действия, в том числе и со стороны городских органов власти. Духовенство как сословие не несло военных и других повинностей, которые несли бюргеры. При этом число таких свободных от повинностей владений увеличивалось, а с ними, вследствие постоянного основания церквей благочестивыми горожанами, росло и число не вполне подвластных городскому управлению лиц.

В своих светских братьях монастыри имели рабочих, не обремененных заботой о семье и, следовательно, способных выиграть соревнование с любым внемонастырским конкурентом, если монастыри использовали их, что часто случалось, в собственном ремесленно-промысловом предприятии. Кроме того, монастыри и их основатели, совершенно так же, как вакуфы средневекового ислама, в массовом порядке приобретали именно постоянные источники денежных рент — рыночные помещения, торговые площади, мясные лавки, мельницы и т.п., — которые благодаря этому оказывались изъяты не только из-под налогового обложения, но и из всей хозяйственной политики города.

Часто монастыри к тому же пользовались монополиями. Их обнесенные стенами и обладавшие иммунитетом территории могли представлять собой опасность и в военном отношении. А церковный суд, запрещавший ростовщичество, повсюду препятствовал развитию деловых операций бюргеров. Против накопления земельных владений по праву мертвой руки горожане пытались бороться запретами, так же как князья и знать — посредством законов об амортизации.

Но, с другой стороны, церковные праздники и прежде всего владение местами паломничества с продажей индульгенций давали части городских ремесленников и предпринимателей прекрасные возможности для заработка, а монастыри в той мере, в какой они были открыты для светских лиц, служили местами призрения для бюргеров. Поэтому отношения между духовенством и монастырями, с одной стороны, и горожанами — с другой, были в конце Средних веков, несмотря на все столкновения, совсем не всегда настолько плохи, чтобы в них одних можно было видеть «экономическое объяснение» Реформации.

Церковные и монастырские учреждения не были, в сущности, столь неприкосновенны для городской общины, как это утверждалось каноническим правом. Справедливо указывалось, что особенно в Германии монастыри, после того как в ходе борьбы за инвеституру королевская власть была значительно ослаблена, лишились своего наиболее заинтересованного защитника от светских властей на местах и что сброшенная ими власть фогтов могла очень легко возродиться в том или ином виде, если они серьезно займутся экономической деятельностью. Во многих случаях городскому совету удавалось фактически подчинить монастыри своей опеке, очень похожей на прежнюю власть фогта, навязывая им под различными предлогами и наименованиями помощников и управляющих, которые ведали владениями и делами монастыря в интересах города.

Сословное положение клира внутри ассоциации бюргеров было очень различным. Иногда он находился в правовом отношении просто вне городской корпорации, но и там, где дело не обстояло таким образом, он выступал в силу своих неистребимых сословных привилегий как неудобная для города, неассимилируемая чужеродная сила. Там, где победила Реформация, она покончила с этим, но городам, подпавшим вскоре под власть патримониально-бюрократического государства, это уже не помогло. В этом отношении развитие в древности шло совсем иным путем.

Чем дальше в глубь веков, тем больше экономическое положение храмов в древности похоже на положение церкви и особенно монастырей в раннее Cредневековье, особенно ярко проявившееся в колониях Венеции. Здесь развитие шло не в сторону растущего разъединения государства и церкви и роста самостоятельности церковных владений, как в Средние века, а в обратном направлении. Знатные роды городов захватывали жреческие должности, видя в них источник доходов и власти, а демократия полностью превратила их в государственную собственность и распродавала места жрецов — обычно с аукциона, уничтожила политическое влияние жрецов и передала управление экономикой общинам.

Большие храмы, такие как храм Аполлона в Дельфах и храм Афины в Афинах, были сокровищницами эллинистического государства, депозитными кассами рабов, и некоторые из них остались крупными землевладельцами. Но никакой экономической конкуренции храмов с гражданами в античных городах не возникало. Секуляризация церковного имущества не происходила и не могла происходить. Но фактически, хотя и не по форме, «обмирщение» концентрированных некогда в храмах ремесел проводилось значительно более радикально, чем в Средние века. Главной причиной этого было отсутствие монастырей и самостоятельной организации церкви как интерлокальной ассоциации.

Конфликты между гражданами городов и аристократами — земельными собственниками известны в Aнтичности так же, как в Средние века и в начале Нового времени. Античный город проводил свою политику по отношению к крестьянам и свою взрывающую феодализм аграрную политику. Но эта политика была настолько шире по своему размаху и настолько отличалась по своему значению для развития городов от политики Средних веков, что различие выступает очень отчетливо. Оно должно быть рассмотрено в общем контексте.