«Революция здесь и сейчас»: истории людей, изменивших свои города

Глава из книги «Счастливый город» публикуется с разрешения издательства «Манн, Иванов и Фербер»

Спасите город — и спасетесь сами

Город дает что-то всем жителям, только если в его создании участвует каждый из них. Джейн Джекобс

Иногда кажется, что факторы, определяющие будущее города, нам непод­контрольны. Можно ощущать свою незначительность перед лицом таких монументальных сил, как сфера недвижимости, тирания градостроитель­ного кодекса, инерция бюрократии или долговечность того, что уже по­строено. Велик соблазн решить, что работа по изменению города — забота далеких чиновников, которых государство наделило властью. Но подда­ваться таким соблазнам чревато.

Кто имеет право определять, каким быть городу? Французский фило­соф Анри Лефевр однажды дал прямой ответ. Государство не может нико­го наделить этим правом. Его не определяет ни национальность, ни граж­данство, ни место рождения. Человек получает это право через сам акт жизни в городе. Когда вы живете в общем городском пространстве, вы об­ладаете естественным правом участвовать в формировании его будущего. Лефевр предложил новый термин для обозначения горожан и иных обита­телей города, наделенных естественным правом влиять на него, — citaden, или «активный горожанин».

Лефевр подразумевал не только проектирование. Он призывал к пол­ ной трансформации социальных, политических и экономических отно­шений, чтобы активные горожане могли взять право управления своим общим будущим из рук государства. И не важно, поддерживаете ли вы эту революционную идею: не стоит отрицать ее рациональное зерно. Все мы — активные горожане. Каждый, благодаря самой географии жизни, управля­ет и владеет городом. Те, кто это признаю ́т, получают доступ к огромной силе.

Я узнал это от людей, которые перестали ждать, когда чиновники или градостроители возьмутся за переделку их улиц или районов. Некоторые, например жители улицы N Street в Дейвисе, которые убрали заборы между своими участками, хотят, чтобы их район стал удобным для них, а не та­ким, как спроектировали градостроители. Некоторые стремятся вернуть себе почти неосязаемое чувство принадлежности к сообществу. Одни хо­тят более безопасного пространства для своих детей. Другие пытаются спасти планету. Третьим нужна свобода жизни и передвижений. Они редко прибегают к языку нейронаук, поведенческой экономики или даже архитектуры, но доказывают, что революция по созданию счастливого го­ рода может начаться здесь и сейчас и каждый из нас способен изменить город. Некоторые осознаю ́т, что, меняя свой город, они меняются сами.

Свободный ездок Эта история произошла в городе Саратога­Спрингс, штат Нью­Йорк, в 2009 году. Одним весенним утром двенадцатилетний мальчик в очках по имени Адам Каддо­Марино объявил своей маме Джанетт, что сегодня по всей стране проводится кампания «На работу на велосипеде».

«Школа — моя работа, значит, я должен поехать туда на велосипеде, да?» — поинтересовался он. Они вдвоем сели на велосипеды и поехали по главной городской улице, Бродвею, к северу, пока она плавно не перешла в лиственный лес. Они про­ должили путь по узкой тропинке между деревьями. Лучи поднимающего­ ся солнца пробивались сквозь кроны деревьев с нежной молодой листвой. Это была великолепная поездка, гораздо приятнее, чем тряска в школьном автобусе. Они вынырнули из леса возле здания школы на Мейпл­авеню и поставили велосипед Адама «на парковку», когда к школе начали подъез­ жать автобусы. Адам был счастлив.

К сожалению, приятная часть на этом закончилась. Сначала парковщик заявил маме Адама, что это большая ошибка. Затем ее начал отчитывать за­меститель директора школы. Потом появился директор Стюарт Бирн и стал объяснять, что добираться в школу на велосипеде или пешком запрещено школьным округом с 1994 года. Директор конфисковал велосипед Адама. («У меня бы уже давно случился нервный срыв, если бы дети каждый день приезжали в школу на велосипедах, — заявил он позже в беседе с коррес­пондентом газеты Saratogian, упомянув, какие опасности, включая трафик и педофилов, могут подстерегать детей на улицах. — Если что-­то случится, это будет на моей совести до конца моих дней».) То, что для нескольких поко­лений детей в Саратога­-Спрингс было повседневным ритуалом, теперь счи­талось слишком опасным. Велосипед Адама заперли в школьной котельной.

«Я начала закипать, — рассказывала мне Джанетт Каддо­-Марино. — У нас в стране вовсю отстаивают права и свободы, а меня отчитывает ди­ ректор школы, в которой учится мой сын! Я подумала: „Стоп, разве у меня нет права доставлять сына в школу, как я захочу?“»

Легко понять, почему школьный округ принял такое правило. Сред­няя школа Мейпл­авеню — огромный комплекс в северной части города на одноименной улице, которая больше напоминает скоростную автотрас­су в сельской местности, чем бульвар. Там есть цветная велосипедная до­ рожка — часть национальной программы, — но тротуаров для пешеходов на тот момент не имелось, и вся дорога была ориентирована на скоростное передвижение вплоть до входа в школу, перекрестки больше походили на повороты гоночной трассы. В Саратога­-Спрингс поездка в школу со­провождалась нешуточной опасностью.

Но конец у этой истории отличается от многих других подобных в стра­не, где правит страх. Для Адама слишком много было поставлено на кар­ту. У него диагностировали врожденное нарушение зрения — частичную ахроматопсию. Адам знал, что не сможет получить водительское удостоверение, но ходить и передвигаться на велосипеде на невысокой скорости было ему вполне по силам. Его семья переехала в Саратога­-Спрингс, по­скольку им казалось, что здесь Адам сможет спокойно ездить на велосипе­де. Это первый момент. Второй заключался в том, что Адам не хотел ми­риться с нелепым запретом на передвижение пешком и на велосипеде.

«Я следую правилам дорожного движения. Я езжу в шлеме. Я подаю сигналы рукой при поворотах. Мама давным­-давно научила меня всему этому. Почему какое­-то правило должно запрещать мне ездить в школу на велосипеде или приходить пешком? Мне это кажется нелепым», — го­ворил Адам.

Мама предупредила Адама, что бороться с правилом школьно­ го округа будет непросто, он окажется в центре внимания и ему вовсе не обязательно сражаться с администрацией. Но Адам заявил, что бу­дет отстаивать свое право: «Мы должны изменить правила, чтобы в будущем дети сами могли решать, как им добираться до школы. Пути на­ зад нет». Адам боролся против насажденного в обществе страха. После того как школьная администрация вернула ему велосипед, от продолжил отстаивать свое право ездить в школу на нем.

Его мама ездила вместе с ним. На Мейпл­авеню они проезжали мимо длинной вереницы автомобилей, в которых родители везли детей в школу, и Адам приветственно махал рукой, когда замечал одноклассников, прижавшихся к оконному стеклу в машине родителей или в школьном автобусе. Они продолжили ездить на велосипедах даже после того, как школьная администрация вызвала полицию и у Джанетт возникли серьезные неприятности. Они нарушали правило школьного округа, пока эта история не попала на страницы газет, в новости на ТВ и на сайт Drudge Report.

Это помогло. Округ пошел на попятную. Теперь в школе есть велоси­педная стойка, и иногда Адам ездит туда на велосипеде в компании семи­-восьми друзей.

Семья Каддо­-Марино развернула широкую кампанию, чтобы в Сарато­га-­Спрингс были построены пешеходные тротуары и безопасные маршру­ты возле школ. Предстоит долгий путь: хотя в округе уже сформирован ко­митет по строительству безопасных маршрутов возле учебных заведений, последним крупным инфраструктурным вложением в школе Мейпл­аве­ню была реновация огромной парковки для решения вопроса с пробками. Однако, отстаивая свое право на свободу передвижения, семья Каддо­-Ма­рино заставила власти задуматься, для кого предназначены городские до­роги.

Гнев и действия Следующая история произошла в канун Рождества 2001 г. Главным геро­ем стал Аарон Напарстек, продюсер интерактивных медиа, проживавший на третьем этаже в доме на улице Клинтон­стрит в Бруклине. В то утро его привычно разбудили на рассвете автомобильные гудки. «Утренние побудки» продолжались уже несколько месяцев и сводили Аарона с ума. Он знал, что водители зажимали клаксоны, не предупреждая об опаснос­ти, а потому что нервничали, застряв в пробке на светофоре на перекрес­тке улиц Клинтон и Пасифик. Аарон почти физически ощущал, с каким раздражением и злостью они сигналили. Ситуацию усугубляло то, что в Америке автомобильные клаксоны делают так, чтобы их было слыш­ но на скоростной автостраде в машинах, движущихся на высокой ско­рости.

Напарстека одолела неконтролируемая агрессия. Иногда он просыпал­ ся еще до того, как начиналась утренняя какофония, и лежал в постели, ожидая первого гудка. Этот звук он ощущал, словно удар.

«Все мышцы напрягались, сердцебиение учащалось. Было чувство, словно на меня вот-­вот нападут, — говорил он. — Наконец я не выдержал. Кто­-то должен за это заплатить». Тем зимним утром один из нетерпеливых водителей зажал клаксон и, похоже, не собирался его отпускать. Он продолжал сигналить, когда На­парстек подошел к окну и увидел выцветший синий седан недалеко от перекрестка. Тогда он дошел до холодильника, достал упаковку яиц и вер­нулся к окну. Все это он проделал под неумолкающий звук автомобильного сигнала, поэтому решил, что возмутитель утреннего спокойствия заслу­жил наказание. Сигнал не прекращался.

Первое же яйцо попало в цель, и Напарстек ощутил непередаваемое удовольствие. После третьего или четвертого прямого попадания води­тель выскочил из автомобиля, нашел взглядом Напарстека и начал громко браниться. Светофор, чуть поморгав зеленым, снова сменился на красный. Вереница автомобилей растянулась еще дальше по Клинтон­стрит. Водитель продолжал ругаться. Напарстек, видимо, отвечал ему тем же. В числе прочего водитель обещал Напарстеку, что вечером вернется, вломится к нему в дом и убьет его. К тому моменту, когда водитель наконец вернул­ ся за руль, сигналили уже все автомобили на улице, а Напарстека колотила крупная дрожь от адреналина.

Несколько дней он ждал возвращения незваного гостя с бейсбольной битой, а потом понял, что ему нужен более конструктивный ответ на ситуацию с утренними пробками в районе и собственный гнев. Он решил обра­титься к дзен­буддизму: стал посвящать автомобильным сигналам хокку и расклеивать свои творения на фонарных столбах в округе. Стихи были примерно такими:

Глаз светофора зеленеет, Как лист на весеннем ветру, Отрывисто звучит сигнал автомобиля.

Ему стало чуть легче. Через некоторое время Напарстек заметил, что его творчество пополнилось сочинениями других людей. А потом авто­ ры хокку и читатели начали собираться, чтобы обсудить общую проблему. Они стали посещать общественные собрания и потребовали, чтобы поли­ция штрафовала водителей, сигналящих на рассвете. К их удивлению, по­лицейские начали это делать. Это помогало на день-­два, но потом всё ста­новилось как прежде.

«Наконец, я понял, что нужен другой подход. Надо проявить сочувс­твие к водителям, понять их и помочь решить проблему, которая доводит их до белого каления», — рассказывал Напарстек.

На рассвете он устраивался на подоконнике с карандашом и блокно­том, чтобы фиксировать географию автомобильных сигналов. Динамика оказалась предсказуемой. Пробка начиналась на Атлантик­авеню, подъезд­ ной дороге к Бруклинскому мосту и автостраде Бруклин Куинс, в квар­тале от их района. Если сигнал светофора на перекрестке улиц Клинтон и Атлантик был зеленым, но впереди образовался затор из автомобилей, водитель первой машины на перекрестке не двигался с места. Те, кто следовал за ним, пробки не видели, но замечали зеленый сигнал светофора и вовсю жали на клаксон.

Было очевидно, что проблему не решить только созданием дополни­ тельного дорожного пространства — резерва для этого не осталось. Ав­томобили не могли быстрее проезжать перекрестки: это было физичес­ки недостижимо. Напарстек изучил отчеты специалистов по организации дорожного движения. Он подружился с людьми, которые занимались дорожным планированием. Он посещал общественные встречи и долго и об­стоятельно беседовал с каждым, кто имел хоть малейшее представление об управлении транспортной ситуацией.

Он нашел ответ на стыке поведенческой экономики и загадочной на­уки о программировании сигналов светофора. Светофоры вдоль Клин­тон­стрит были настроены так, чтобы создать «зеленый коридор» для водителей, которые теоретически должны были проезжать этот участок дороги до Атлантик­авеню не останавливаясь. На практике там возникало «бутылочное горлышко», и пробка из автомобилей растягивалась гораз­до дальше перекрестка улиц Клинтон и Пасифик. Напарстек рассчитал, что если перепрограммировать светофоры так, чтобы водители задер­живались дольше на других перекрестках, то можно разгрузить подъезд к Атлантик-­авеню. Раздражение водителей частично выплескивалось бы на других участках, и они не чувствовали бы себя такими беспомощны­ ми здесь.

Напарстек предложил свою идею департаменту транспорта. Несколько месяцев он ходил по кабинетам чиновников, пока необходимые изменения не были внесены. Произошло маленькое чудо. Когда утром я сидел на ступеньках здания на углу улиц Клинтон и Пасифик, я слышал лишь редкие одиночные гудки, предупреждавшие зазевавшихся пешеходов.

К тому времени Напарстек и его невеста уже переехали на более спокой­ную улицу. Но он твердо считал, что новый подход нужно реализовывать во всем городе. И его вдохновляла мысль, что любой, кто готов потрудить­ся, способен изменить то, как функционирует город. Напарстек боролся за то, чтобы сделать ближайшие парки Проспект-­Парк и Гранд­-Арми­ Плаза пешеходными. Он присоединился к сообществу Transportation Alternatives, в котором состоит 6000 гражданских активистов. Он убедил Марка Гор­ тона (сколотившего состояние на хедж­фондах, работавших по алгорит­мам, и файлообменной системе LimeWire) помочь ему запустить Streetsblog и Street lms — интернет­-кампании, призывающие к созданию более без­опасных, справедливых и здоровых улиц.

Сегодня, когда эксперты по всему миру обсуждают важные изменения, начавшиеся на улицах Нью­-Йорка с 2007 г., они неизбежно приписывают эту заслугу мэру города Майклу Блумбергу или главе департамента транс­ порта Джанетт Садик­-Хан. Но нужно отдать должное и гражданским ак­тивистам, таким как Аарон Напарстек.

В 2005 г. он и его друзья начали общественную кампанию, в ходе кото­рой всеми способами — в письмах, блогах, соцсетях — информировали и убеждали граждан и чиновников во всех пяти районах Нью­-Йорка, что город не только нуждается в переменах, но и способен добиться их. Они собрали деньги на приезд Яна Гейла, чтобы тот изучил городское уличное пространство, сформировал рекомендации и побеседовал с чиновниками. Они координировали «встречи на велосипедах» между Энрике Пеньяло­сой, представителями местной власти и известными любителями велоси­педа, например Дэвидом Бирном. (Дэвид Бирн (род. 1952) — американский музыкант, автор песен, продюсер, фотограф шотландского происхождения. Обладатель «Грэмми», «Оскара» и «Золотого глобуса», на­иболее известен как основатель и автор песен группы новой волны Talking Heads. Прим. перев.)

Напарстек развернул в СМИ настоящую кампанию против прежнего руководителя департамента транспорта Айрис Вайншелл, пока она не подала в отставку, оставив место, которое заняла Джанетт Садик-­Хан. Садик­-Хан была членом правления некоммерческой организации Tri­State Transportation Campaign, выступающей за «сниже­ние автомобильной зависимости в штатах Нью­-Йорк, Нью­-Джерси и Кон­нектикут». Многие из ее новых советников, специалистов по городскому проектированию и технических специалистов ранее участвовали в таких некоммерческих организациях, как Transportation Alternatives, защищаю­ щей права велосипедистов в Нью­-Йорке; Project for Public Spaces, занима­ющейся исследованиями использования общественных пространств; или в одной из общественных групп Напарстека в Бруклине.

Активисты этих и других общественных движений защищали ини­циативу Садик­-Хан «Летние улицы», создав «живой щит» от автомоби­лей. Когда инициатива по созданию велосипедных дорожек встретила сопротивление, они активно участвовали в общих встречах, чтобы защи­тить возрождение улиц. Одни тратили на это свое время. Другие вкладыва­ли интеллектуальные ресурсы. Третьи давали деньги (в 2005–2008 гг. Гор­ тон спонсировал кампанию на сумму более 2 млн долларов). И Нью-­Йорк изменился благодаря совместной работе многих людей, а не только мэра или поп­-звезды.

В 2010 г. Аарон Напарстек согласился провести целый час вместе со мной на крыльце своего прежнего дома, наблюдая за потоком автомобилей, не­спешно пересекающих перекресток улиц Клинтон и Пасифик. Он подгото­вился к борьбе: «сражение» за велодорожки на краю Проспект­-Парк было в самом разгаре. Но когда кто­-то из водителей начал нетерпеливо сигна­лить, он остался невозмутим. «Несколько лет назад это привело бы меня в бешенство», — хмыкнул он. Возможно, он стал старше и мудрее. А может, его успокаивала сама мысль, что он способен повлиять на решение этой про­блемы (ведь ощущение своих возможностей — ключевой фактор идеального состояния, способности процветать вопреки трудностям). Одно было оче­видно: больше он никогда не будет обстреливать автомобили яйцами.

Раскрашиваем город Напоследок еще одна история — самая важная. Место действия — Селлвуд, внутренний пригород орегонского Портленда на берегу реки Уилламетт.

Если бы вам довелось проезжать через Селлвуд в конце 1980­х годов, скорее всего, вы бы обратили внимание на высокого молодого человека с копной черных волос, угрюмо подстригающего газон перед домом в деревенском стиле на Саусист­-Найнс­стрит. Это Марк Лейкман. Он прожил здесь бóльшую часть жизни и был отчаянно несчастлив.

Район, где он оби­тал, сложно назвать приятным. Своими скромными по размеру участка­ми и улицами с высаженными вдоль них деревьями Селлвуд напоминал уютный «трамвайный пригород», можно было часами гулять по его ули­цам и не встретить ни одной живой души. Когда жителям нужно было ку­да-­то добраться, они не раздумывая садились в автомобиль. На улицах не бегали дети, зато всегда был поток автомобилей, которые хотели сре­зать путь в Портленд из дальних пригородов. Лейкман не мог избавиться от ощущения разобщенности. По профессии он был архитектором и увле­кался культурой городского проектирования. Его не покидала мысль: что­ то в его районе очень неправильно. Но он не мог понять, что именно. Когда Лейкману исполнилось 27 лет, он уволился из крупной компа­нии и стал искать решение своей ситуации. Задача была не только лич­ной, но и архитектурной. Возможно, он искал то, что архитектор­-философ Кристофер Александер однажды определил как качество без названия, ощущение жизни в городе и в себе.

Лейкман пересек Атлантику. Он побывал на развалинах мест, которые строили его далекие предки­-кельты: каменные круги, утопающие в верес­ковой пустоши, в Озерном крае Великобритании. Он изучал ритм жиз­ни людей на площадях в городах Тосканы и был так же впечатлен, как и Ян Гейл тридцатью годами ранее. Наконец, после нескольких лет путешествий по трем континентам, он попал в область дождевых лесов на гра­нице Мексики с Гватемалой. Здесь живут лакандоны — народ группы майя, чьи предки боролись с испанскими завоевателями. Они сохранили тради­ционный уклад, их не коснулась современная цивилизация.

То, что Лейкман так долго искал, он нашел в скрытой от посторонних глаз деревушке Найя. Это место вряд ли можно было назвать романтич­ным. Еду здесь готовили в земляных очагах, а хижины строили из грубо обтесанного красного дерева. Лейкман был поражен, какую насыщенную жизнь ведут обитатели деревни и как она отражается на их поселении. Пространство постоянно менялось из соображений удобства или по воле воображения. Лакандоны встречались на переплетающихся тропинках между домами и садами, и эти места утаптывались и расширялись, ста­ новясь площадками для собраний. Когда лакандоны были вместе, они образовывали несколько кругов. По мере того как их разговоры переплета­лись и сливались, круги тоже становились больше. Эти формы отражали внутреннюю политическую и социальную динамику жизни в деревне. Каж­дый участвовал в том, что происходило на этой «земляной агоре». Не было разделения между детьми и взрослыми.

Прожив в деревне несколько месяцев, Лейкман подружился с вождем Ча­ ном Кьин Вийо, почтенным стариком с морщинистым лицом, у которого было две жены и 21 ребенок. Сидя однажды в дымной хижине вождя, Лейк­ ман признался, что, только когда он попал в деревню Найя, ему удалось из­бавиться от чувства разобщенности. Впервые он видел сообщество людей, которые вели себя как сообщество: ежедневно собирались вместе, общались, помогали друг другу. Он всерьез подумывал там остаться. Однако мудрый вождь посоветовал ему вернуться домой и исправить свою деревню.

Господство сетки Вернувшись в Портленд, Лейкман осознал, что то место, которое могло бы быть «сердцем его деревни», похоронено под слоем асфальта именно здесь — на перекрестке улиц Саусист­Шерретт и Саусист­-Найнс. «Почему жители Селлвуда не знают друг друга по именам, не общаются, не собира­ются вместе? — размышлял Лейкман. — Почему они не ведут себя как жи­ тели одной большой деревни?» Он понял, что отчасти ответ скрывается в проектировании пространства. Сетка прямых, пустых улиц была полной противоположностью кругам в деревне Найя.

Реакция Лейкмана на уличную сеть может показаться чересчур рез­кой, но сама история доказывает его правоту. Сетка с взаимно перпенди­кулярными дорогами, характерная для Селлвуда — и большинства горо­дов на Северо­Американском континенте, — позаимствована у империй, в которых улицы использовались как инструмент агрессии. Ассирийцы применяли подобную планировку при строительстве военных крепос­тей и лагерей для пленных на завоеванных территориях. Так же поступа­ли и римляне. Прямые линии их городов­гарнизонов и их базилик накла­дываются на окружности общественных мест, которые строили кельты, в Северной Англии. Томас Джефферсон убедил других отцов-­основате­лей молодого американского государства принять римскую модель улич­ной сети всего через четыре года после победы над Британской империей.

Прямолинейное мышление План столицы в месте Карроллсбург, округ Колумбия, предложенный Томасом Джефферсоном в 1790 г., напоминал план римского военного города‐гарнизона. Схема повторялась почти во всех городах по всему континенту, и в ней не предусматривалось места для общественных парков и площадей.

Национальный закон о земле (National Land Ordinance) 1785 г. закрепил эту модель как утвержденную форму поселений к западу от реки Огайо. Это был один из инструментов колонизации и создания государства. Сетка оказалась самым быстрым и простым способом деления земли, чтобы лег­ ко превращать ее в объект торговли. Прямоугольные участки было просто продать-­купить и обложить налогом, легче обслуживать. Как экономичес­кий инструмент сетка оказалась безусловно успешна. Но в городах, пост­роенных на ее основе, наблюдался серьезный дисбаланс. В Законе о земле 1785 г. ничего не было сказано о парках или общественном пространстве. Города состояли из частных участков и общих дорог, словно существова­ли исключительно ради торговли, а не для людей, которых та должна была сделать богаче. Проектировщики не закладывали в схемы общественные парки и площади. Если власти города хотели разбить парк, они должны были выкупить землю у частных владельцев.

В итоге в большинстве районов улицы остались единственным обществен­ным пространством. Когда на них выкатились автомобили, исчезло и оно.

У модели сетки есть сторонники, особенно когда речь идет о срав­нении с неэффективной схемой разрастания пригородов с массой тупи­ковых улиц. Последователи нового урбанизма восхищаются четкостью и связностью, благодаря которым эти районы привлекательны для пеших прогулок. Инженеры по организации дорог указывают, что в этом случае у автомобилей аварийно-­спасательных служб меньше риск задержек из-­за аварий, которые могут сыграть критическую роль на тупиковых улицах. Но навязывание этой или любой другой схемы «сверху» имеет еще одно важное последствие: местные жители отстранены от создания собственно­ го пространства.

Вот что говорит Лейкман: «Никто из жителей моей улицы не участвовал в ее проектировании. Ни один из них не голосовал и не говорил: „А давай­ те сделаем ее двусторонне симметричной, и пусть правила на одной сторо­ не будут такими же, как на другой. А еще пусть на перекрестках ни в коем случае нельзя будет собираться людям, как у наших предков в странах, от­ куда мы все сюда приплыли. И пусть в типичном американском поселении не останется ни одной общественной площади, хотя в настоящих деревнях они на каждом шагу“».

Независимо от того, поддерживаете ли вы взгляды Лейкмана на недо­статки этого типа городского проектирования, он точно выразил иронию американского города: в стране, где свобода возведена в ранг националь­ной идеи, у граждан почти нет шансов повлиять на формирование свое­го сообщества.

Муниципальные власти, часто при поддержке крупных за­стройщиков, утверждают планы на основе ограничительного зонирования задолго до того, как появляются первые жители. Те не участвуют в обсуж­дении, как будут выглядеть их улицы, парки, общественные места. А когда они становятся владельцами жилой недвижимости, они по закону не име­ют права менять общественные места или использовать свои участки ина­че, чем определено в постановлениях о зонировании.

Большинство людей в богатых городах не строят дома сами. Они въезжа­ют в уже готовые жилища, которые им предлагают. Они не решают, каким будет их район. Действующая форма рассредоточенного города эффективно отстраняет жителей от политической и социальной жизни. Как я уже гово­рил, из всех граждан США обитатели пригородов реже всех участвуют в доб­ровольческих проектах, голосуют, состоят в политических партиях и меньше всего склонны к протестам. У такого поведения много причин, и не послед­ ней среди них может быть искренняя удовлетворенность.

Но факт остается фактом: сложно найти «агору» в рассредоточенном городе. Нельзя проводить демонстрации на парковке Wal­Mart или внутри Starbucks. Лишь в немногих поселениях на Северо-­Американском континенте есть общественные места, регулярно привлекающие людей не только для совершения покупок. Именно поэтому все события после того, как Лейкман вернулся в род­ ной город, можно назвать революционными. Он призвал соседей взять на себя ответственность за жизнь в своем районе.

Для начала он вместе с несколькими друзьями построил из подручных материалов, старых досок и оконных рам скромную беседку около раски­дистого дерева на участке его родителей, на углу перекрестка улиц Сау­сист-­Шерретт и Саусист-­Найнс, и пригласил соседей приходить туда пить чай. В Селлвуде никогда не было ничего подобного. Из любопытства сюда начали заглядывать жители соседних домов и даже кварталов. Весна была в разгаре, ветер разносил тополиный пух, и каждый понедельник около беседки собиралось несколько десятков человек, которые вместе ужинали тем, что принес каждый. К лету счет людей начал идти на сотни.

Соседи стали активно общаться на волнующие их темы: о водителях, которые «транзитом» проносятся по улицам к мосту; о детях, которые по­ падают под колеса автомобилей, когда пытаются добраться до ближайшего парка; о том, что до этого они даже не знали, как друг друга зовут. К востор­гу Лейкмана, однажды вечером толпа заняла весь перекресток, перекрыв автомобильное движение, и люди начали танцевать и веселиться.

Когда Бюро по строительству Портленда вынесло распоряжение снести незаконно построенную беседку, соседи смотрели на перекресток и видели настоящую общественную площадь — такую желанную и запретную.

Сегодня жители вспоминают, что тогда одна тринадцатилетняя девочка собрала других ребят над картой, на которой были показаны четыре квартала вокруг перекрестка. Они начали рисовать красными маркерами линии, связывающие соседей. Вот здесь живет шеф­повар, а здесь много людей, которые любят вкусно поесть. Здесь — социальный работник, а здесь — люди, кото­рые нуждаются в его услугах. Здесь — музыкант, а здесь — любители музыки. Здесь электрик. Водопроводчик. Кровельщик. Ландшафтный дизайнер. Ар­хитектор. Плотник. Строитель. Еще они добавили неработающих родителей с детьми. В конце концов под красными линиями карту стало почти не видно. Все эти люди уезжали из своего района на работу, в магазины, места отдыха и развлечений.

«Мы поняли, что у нас есть всё нужное, — вспоминает Лейк­ман. — Не хватало только места, где можно встретиться всем». Иными слова­ ми, проблема была не в человеческих ресурсах, а в проектировании. Однажды в сентябре в выходные 30 местных жителей принесли крас­ки и разрисовали перекресток концентрическими кругами, сходящимися в центре и соединяющими все четыре угла. С этого момента они постано­вили, что перекресток будет их общественной площадью под названием Share­it­Square («Площадь для всех»).

Управление по транспорту Портленда пригрозило им штрафом и опе­ративно очистило асфальт. Перекресток был общественным местом. «Это значит, что никому не позволено им пользоваться!» — провозгласил один чиновник. Но Лейкману удалось очаровать своими рассказами членов го­родского совета. Мэр напрямую дал указания, и через несколько недель площадь получила условное разрешение. На одном из углов перекрестка местные жители организовали место для обмена книгами размером с телефонную будку. На северо­восточном углу установили доску объявлений, на юго­-восточном — палатку, куда все приносили фрукты, овощи, зелень и могли взять то, что им нужно. На юго­-западном углу поставили палатку с большим термосом, в котором всегда был горячий чай.

Постепенно граница между частной и общей собственностью начала размываться. Поняв преимущества общественного места, жители сами стали проявлять инициативу. Так, одна семейная пара построила на зад­ нем дворе сауну, которой могли пользоваться их соседи. Некоторые убрали заборы между участками. Обитатели квартала активно пользовались па­ латкой с овощами. Люди охотно стали помогать друг другу. Одна пожилая женщина уехала на неделю, а когда вернулась, увидела, что соседи привели в порядок фасад ее старенького дома.

Я попал в этот пригород Портленда в тот весенний день, когда жите­ ли традиционно раз в год обновляли рисунок на асфальте. На улице было много детей с кистями и красками, и постепенно под их ногами расцветал ковер из ярко­-розовых, бирюзовых, насыщенно-­зеленых цветов. В толпе можно было разглядеть, как Уэйн, бездомный, который собирает бутылки, присел на лавочку, поставленную местными жителями, и беседует с Педро.

Преображение перекрестка Местные жители разрисовывают «площадь» на перекрестке в пригороде Портленда. Когда они сделали это в первый раз, муниципальные власти объявили, что перекресток — общественное место и «никому не позволено им пользоваться!». Местные жители не сдались, и сегодня их акция приобрела размах кампании, известной как City Repair («ремонт города»).

Фербелом, который построил сауну для соседей у себя на заднем дворе. Молодая мама отложила в сторону валик с краской и рассказала мне, что переехала сюда ради дочери, которая встретила почти всех своих друзей возле этого перекрестка. Бетти Билс, пожилая женщина с длинными се­ дыми волосами, налила мне стакан чая из термоса, стоящего в палатке ря­дом, и поделилась, что раньше ей было страшно гулять по улицам, потому что она никого не узнавала и никому не доверяла. С тех пор всё измени­ лось. Люди признавались, что стали тратить меньше денег: например, те­перь они могли одолжить инструменты у соседей или пригласить в гости друзей вместо того, чтобы ехать на ужин в ресторан. Отчасти это можно списать на последствия экономического кризиса, но такое было бы невоз­можно, если бы соседи не начали общаться между собой.

Это место было словно воспоминанием из прошлого, возможно, вы­мышленного, в котором все знают, как зовут соседей, и заботятся друг о друге. Сегодня такую идиллическую картину можно увидеть разве что по телевизору. Но это место вполне реальное.

Как и психологический эффект от преображения перекрестка. Это допод­линно известно благодаря Яну Семензе, шведско-­итальянскому эпидемиологу, который приехал преподавать организацию здравоохранения в Портленд­ском государственном университете через пару лет после того, как появилась «Площадь для всех». У него был свой профессиональный интерес. Он воз­главлял исследования Центра по контролю и профилактике заболеваний, изучавшие период аномальной жары в Чикаго в 1995 г., когда погибли более 700 человек. После нескольких мучительных недель личных бесед и расследований он пришел к выводу, что у большинства погибших имелась общая черта: они были одинокими людьми и не поддерживали отношения с родс­твенниками или друзьями. Для Семензы это стало шокирующим открытием, и с тех пор он пытался найти способ бороться с городской изоляцией.

История Семензы по поводу географии смертности в Чикаго стоит того, чтобы к ней отнеслись серьезно. Летом 1995 г. он только приступил к работе в Центре по контролю и профилактике заболеваний в Атланте. И тут в районе американского Среднего Запа­да начался период аномальной жары. К 13 июля температура воздуха в Чикаго достигла 41 °С. Индекс тепловой нагрузки — соотношение температуры воздуха и влажности, ко­торое отражает, как среднестатистический человек воспринимает такую температуру, — поднялся до 120. Асфальт на дорогах плавился.

Температура в домах была как в духов­ ке. Дети, которых школьные автобусы отвозили на летние образовательные программы, страдали от тошноты и обезвоживания, им приходилось устраивать душ из пожарных шлангов. Взрослым было не лучше: от отчаяния они вскрывали пожарные гидранты ты­сячами. Когда приезжали пожарные, чтобы перекрыть воду, уличные купальщики встре­чали их градом камней и кирпичей. К 15 июля пожилые и больные люди окончательно обессилели. Только в тот день от жары погибло более 300 человек.

Центр по контролю и профилактике заболеваний отправил Семензу в Чикаго, чтобы он выяснил, кто погиб и почему. К моменту, когда он приземлился в аэропорту О’Хара, число жертв аномальной жары достигло 700 человек. Семенза с командой из 80 человек, вклю­чая его супругу Лизу Уизел, начали ездить по городу и встречаться с родственниками и друзьями погибших. В один из первых дней Семенза, Уизел и еще один их коллега пыта­лись выяснить что-­нибудь о мужчине средних лет, который умер дома, совсем один. Они не могли связаться ни с кем из родственников или друзей и обратились к управляющему дома, где мужчина снимал квартиру. Тот сидел в холле с красными стенами, тускло горели лампы. Воздух был плотным и тяжелым. «Когда заходишь в помещение с улицы, кажется, что попадаешь в утробу огромного зверя», — вспоминал Семенза. Управляющий не позволил им подняться в квартиру. По его словам, в этом не было смыс­ла. От жильца там не осталось никаких следов, к тому же комнату уже сняли.

Ян Семенза и его жена Лиза Уизел были настолько очарованы обще­ственной площадью в Селлвуде, что убедили соседей неподалеку в Санни­-сайд создать такую же у себя. Но Семензу, как истинного ученого, интере­совали точные данные о полученном эффекте. Сначала они обратились в некоммерческую организацию City Repair, созданную Лейкманом и его друзьями после того, как они построили «Площадь для всех». С их помощью местные жители в Саннисайд наконец нача­ли собираться вместе. В 2001 г., после 9 месяцев совместных ужинов, мастер-­классов и уличных вечеринок, несколько десятков соседей собрались вместе и нарисовали огромный цветок подсолнуха на перекрестке улиц Саусист 33­-я авеню и Ямшилл­стрит. Чуть позже они своими руками вы­ лепили барельефную стену из смеси глины с соломой. Кроме того, они построили бельведер. У беседки был железный каркас, оставалось только водрузить на место тяжелую крышу. Один из соседей предложил восполь­зоваться его подъемным краном.

— Что вы можете рассказать о нем? — поинтересовался Семенза. — Ничего. Я ничего о нем не знаю, — резко ответил управляющий.

У него была семья? Его никто не навещал. Друзья? Нет. Он ни разу не приводил гостей. Семенза четко помнит, как сверху спускалась душная волна жара, а управляющий хму­рился. Рубашка Семензы была насквозь мокрой от пота. Он предпринял еще одну попыт­ку. Ему нужны были хоть какие­-то детали.

— Нет! Я ничего о нем не знаю. Он жил совсем один, — повторил управляющий. Во время расследования Семенза не раз слышал эти слова. Большинство погибших жили одни, о них никто ничего не знал, словно они были невидимками.

Специалисты ожидали, что больше всего от аномальной жары пострадали люди с хроническими заболеваниями или прикованные к постели больные. В зоне риска оказались жители верхних этажей под раскаленными крышами, а также те, у кого нет кондиционеров воздуха или доступа к прохладным помещениям. Но на деле число жертв в этих катего­риях оказалось непропорционально мало. Никто даже представить себе не мог, насколько смертоносен фактор отсутствия друзей.

«Мы выяснили, что для человека, живущего в изоляции, риск погибнуть от аномальной жары увеличивается в семь раз», — рассказывал мне позже Семенза. Это была консерва­тивная оценка: в исследования Центра не включили погибших, у которых вообще не было контактов с обществом, ведь команда ничего не смогла узнать об этих людях. Так что были еще несколько сотен «невидимок», о которых забыли сразу, как только за их телами закрылась дверь грузовика-­рефрижератора.

Семенза был категоричен: «Ни за что! Мы сделаем это вручную, все вместе». После того, что он узнал в Чикаго о социальной изоляции, он ис­пользовал любой предлог, чтобы стимулировать людей делать что­-то вмес­те. Крышу поднимали несколько десятков человек, но им это удалось. Они устроили вечеринку, чтобы отпраздновать успех.

Всё это время Семенза изучал, какое влияние преображение перекрест­ка оказывает на психологическое здоровье местных жителей. Он собрал команду из своих студентов, изучающих организацию здравоохранения, и те опросили несколько сотен соседей Семензы до и после проекта, а так­ же двух других проектов по изменению общественного пространства. За­ тем они сравнили результаты с опросами людей в других районах.

Данные говорили сами за себя. Проекты изменили не только ландшафт, но и психологический климат. После преображения перекрестков мень­ше местных жителей жаловались на депрессию. Улучшилось качество сна. Люди говорили, что их жизнь стала проще и веселее, соседи — дружелюб­нее, у них улучшилось здоровье, а это немаловажно, ведь психологический настрой порой значит больше, чем мнение врача. Иными словами, люди, которые жили рядом с преобразившимися перекрестками, стали чувство­вать себя здоровее и счастливее, а для жителей соседних районов ничего не изменилось. Кроме того, отметилось снижение уровня краж, разбойных нападений и угонов в радиусе квартала от этих перекрестков. Ничего по­добного в соседних районах отмечено не было.

Новая жизнь в новом пространстве Организация City Repair подтверждает рациональность идеи, с кото­рой Лейкман вернулся из деревни лакандонов: место встречи, агора, пло­щадь в деревне — не красивая декорация или место отдыха и развлечений. Без таких мест жизнь сообщества становится неполной, как у человека, изолированного от личных контактов с другими людьми.

Ян Семенза настолько убедился в эффективности модели City Repair для выстраивания социальных контактов, что сегодня активно продвигает эту инициативу в Европейском центре по контролю заболеваемости. В частности, он считает, что это может помочь осо­бо уязвимым группам населения в периоды экстремальных погодных явлений, которые из­-за изменений климата происходят всё чаще.

Цвет или форма новых городских площадей — только полдела. Как в Селлвуде, так и в Саннисайде сотрудничество жителей в борьбе про­тив бюрократической машины, а затем при проектировании и создании площадей дало им ощущение их общей власти. Они научились доверять друг другу. Это можно сравнить с университетской баскетбольной коман­дой, которая играет матч навылет. Они сплотились для использования со­циального капитала. При этом им пришлось найти общий язык со всеми членами местного сообщества — и с теми, кто был настроен скептичес­ки, и с теми, кто никому не доверял, с бездомными, даже с тем чудаком, который ругался со всеми из­-за того, что никто не хочет высаживать жи­молость вдоль тротуара.

Они нашли взаимопонимание. Они сделали то, чего уже давно не делают обычные городские жители. Они изменили го­ род, а тот изменил их. Это очевидно на примере самого Лейкмана. Хотя он пока не полностью доволен: он хочет, чтобы площадь была приподнята над дорожным полот­ ном и появилась пешеходная зона с парковкой для автомобилей по кра­ям, — он уже не мрачный бирюк. На следующее утро после того, как они вместе с соседями разрисовывали перекресток в Селлвуде, Лейкман позвал меня взглянуть на изменившуюся улицу. Его брюки были в пятнах, слов­ но все утренние часы он ползал на коленках в саду (в общем-­то, так всё и было). Он потягивал воду из высокого стакана, наблюдая, как пара ребятишек задержалась на перекрестке, перепрыгивая через нарисованные лепестки лилии. Со стороны улицы Саусист­Найнс появилась женщина. Узнав Лейкмана, она направилась прямо к нему и, не отрывая от него взгляд, спросила: «Лейкман, на следующей неделе посидишь с моим ребенком?» Он кивнул и улыбнулся.

Если не знать предыстории, могло показаться, что он улыбается неохот­но, словно его загнали в угол. Десять лет назад никто не осмелился бы по­ просить его о подобном. Ведь они были незнакомцами. Теперь Селлвуд из­менился. Все знали друг друга по именам, а жизнь в деревне накладывает свои обязательства. Лейкман чувствовал, что он дома.