Артефакты фортепианостроения

На прошлой неделе Музей Москвы открыл необычную выставку «Покинутый дом: кунсткамера московских роялей», где собрал уникальные музыкальные инструменты конца XIX — начала XX веков, произведенные на российских фабриках. Это действительно огромная редкость, ведь мало кто знает о существовании в дореволюционной России фортепианных и рояльных мастерских. Если бы они сохранились, наши рояли сейчас ничуть не уступали бы знаменитым Steinway или Bechstein — эдаким Bentley в мире фортепиано.

Экспозицию помог организовать проект «Приют роялей», созданный пианистом и преподавателем Московской консерватории Петром Айду для спасения бесхозных исторических инструментов. МОСЛЕНТА решила узнать у него, зачем же люди выбрасывают такие ценные вещи, кто заинтересован в их восстановлении и какая история может скрываться за покрытыми сколами белоснежными клавишами.

Немецкая монополия

Тот же Steinway, который всем уже плешь проел, потому что именно с ним всегда сравнивают уровень инструмента, — это производство, основанное немцем, переехавшим в Америку. То же самое происходило и в дореволюционной России: практически все производители инструментов, которые у нас были, приехали из Германии и открыли здесь свои мастерские или фабрики. Кто-то поработал, передал дело в другие руки и уехал, но многие остались и, что называется, обрусели.

Ситуация в Москве развивалась по тому же сценарию: известны фортепиано производства здешних мастерских Штюрцваге, Шоермана, Виллениуса, Штилинга, Йоханзона. Если говорить о своеобразии этих инструментов, то, безусловно, были стили и формы, характерные именно для Москвы. Но для их изучения нужно проводить специальное, глубокое иссследование, а материала для него, увы, пока нет.

Отчасти объясняется это тем, что архивы этих производств, как и сами фабрики, были полностью разграблены и уничтожены в 1918 году. Возможно, какие-то свидетельства остались, но никто из известных мне людей никогда в жизни не видел документов, связанных с этими технологиями и дореволюционными мануфактурами.

Только в Санкт-Петербурге сохранилась фабрика Беккера, и в 1924 году ее превратили во всем прекрасно известный «Красный октябрь», который никогда не мог составить конкуренцию ни европейским, ни американским инструментам. На территории Советского Союза профессиональные музыканты никогда их не использовали, а играли на роялях, закупленных за границей.

При этом дореволюционные инструменты могли с ними потягаться. Тот же Беккер, Шредер и прочие крупные производители постоянно возили свои рояли и фортепиано на выставки, выигрывали на них первые призы и, по крайней мере внутри России, они составляли привозным инструментам серьезную конкуренцию. Так что наши выдающиеся музыканты той эпохи использовали рояли отечественного производства.

В свое время, начав интересоваться историей и технологией производства этих инструментов в дореволюционной Росси, я столкнулся с тем, что информации почти нет. Такие исследования стали появляться только в последнее время, темой очень мало кто занимается. Поэтому, когда прикасаешься к этому культурному пласту, возникает ощущение, что речь идет о том, что было 500 лет назад, а ведь, по сути, все это было вчера.

Известны только общие сведения: столицей фортепианостроентия являлся Петербург, там было очень много знаменитых производителей, самые известные из них — Беккер, Шредер, Дидерихс, Мюльбах. Правда, мало что из этого можно сейчас услышать — это культура уже практически уничтоженная, вымершая.

И, тем не менее, на выставке представлены 13 инструментов, изготовленных в Москве. К сожалению, все они очень сильно разрушены и находятся в нерабочем состоянии, так как, прежде, чем попасть в «Приют роялей» они, как правило, доживали свой век в местах очень странных.

Не кто, а зачем

Казалось бы, ни войны, ни голода нет, и при этом существует проблема: неизвестно, куда девать несколько сотен доживших до наших дней артефактов фортепианостроения. Ведь очень многие люди, как выяснилось, не просто хотят избавиться от инструмента, который стоит у них дома, они готовы разрушить его, чтобы не оплачивать работу грузчиков, а вынести его по частям. Любой настройщик расскажет вам сотню таких историй.

Характерна судьба инструмента из «Ясной поляны», который среди прочих выставлен сейчас в Музее Москвы. Кому он принадлежал и кто на нем играл, никто не знает.

Конечно, это очень ценная информация, — если доподлинно известно, что на инструменте играл, скажем, Петр Ильич Чайковский. Но если это «Беккер», изготовленный в Петербурге конца XIX века, для меня его ценность заключается в первую очередь в том, что он несет на себе отпечаток той культуры, звукового идеала, который тогда существовал.

А если говорить об инструменте из «Ясной поляны», то интереснее не то, играл ли на нем Лев Толстой, а сама судьба этого рояля. Относительно недавно он почему-то попал в подъезд многоквартирного дома в Балашихе, где прожил два года. Согласитесь, довольно странная идея — хранить рояль в подъезде.

Но для наших дней история вполне типичная, хотя и не самая трагичная: от инструмента оторвали несколько деталей, нацарапали на нем свастику, во время празднования Нового года взорвали внутри несколько петард. Тем не менее, он все-таки сохранился, при том, что обычно в наши дни такие рояли просто разрушают до основания. То же самое произошло бы с пианино, которое было выброшено и стояло в одном московском дворе, но мы во-время успели забрать его в «Приют…». На его крышке, внутри, есть очень трогательная дарственная надпись, сделанная чернилами.

В одном только Пушкинском музее стоят несколько роялей Yamaha, к которым он прикасался, но меня лично это никак не трогает. А вот такая дарственная надпись, само отношение к инструменту, о котором мы из нее узнаем, мне кажется очень важным. Потому что это отношение давно утеряно, его больше нет.

«Приют роялей» был придуман для того, чтобы сохранить те исторические инструменты, которые не попадают в зону интересов музеев, музыкантов и академических заведений вроде консерватории и филармонии. Чтобы восполнить эту культурную дыру, я и несколько моих друзей в начале 2010-х взяли на себя эту инициативу, ведь зачастую их просто выносят на помойку. Причины этого очень разнообразны и достойны отдельного культурологического исследования.

Наша коллекция — единственная в стране, такого количества инструментов, а сейчас у нас их около 100, нет больше нигде. И она предоставляет исследователям уникальные возможности: например, можно сравнить, как были сделаны 10 инструментов одной фирмы разных годов производства.

Есть относительно недавние экспертные мнения о том, что существуют некоторые конструктивные черты, которые отличают именно российские фабрики. Например, у того же «Беккера» была совершенно особенная система крепления струн, так называемый «нижний строй». То есть своеобразие было, но в целом наше фортепианостроение оставалось частью общеевропейского процесса, — может быть, несколько периферийной, но, тем не менее, очень интересной и достойной. Ведь русская культура неразрывно связана с европейской, такая же ее часть, как культура немецкая, французская и итальянская.

И у меня в голове до сих пор не укладывается, как у нас вообще могли сложиться такие условия, когда старинные инструменты надо спасать?

Со стулом люди, наоборот, ищут способ его отреставрировать и использовать. Либо отдать, продать, сдать в музей, где над ним все будут трястись и натянут над седушкой веревочку, чтобы никто не садился. Почему же тогда они так поступают с роялем в абсолютно той же ситуации?

Каждый рояль, который пережил революцию, а затем гражданскую и Вторую мировую войны, разумеется, мог бы рассказать десятки совершенно невероятных историй. Особенно учитывая, что инструментов, которые находились в хороших руках и долгое время жили в хороших условиях, в «Приюте» нет. Приюты, как вы понимаете, создаются не для тех, кому хорошо живется.

Индивидуальность или унификация?

Разной музыке нужны разные инструменты, соответствующие эпохе, когда исполняемые произведения создавались. Такой подход — прекрасная отличительная особенность фортепианной культуры XXI века, уход от стандартизации и возвращение к прекрасному разнообразию прошлого. В какой-то момент я понял, что мне, как музыканту, очень нужны инструменты не современные, а сделанные до Первой мировой.

Рассказать про магию старинного звука, про особенности ощущений от прикосновения к клавишам таких инструментов сложно, это уже, скорее, профессиональная часть вопроса. Главное, чем инструменты XIX-начала XX веков отличаются от современных, предельно стандартизированных роялей – это разнообразие, через прикосновение к которому мы сегодня, в XXI веке, можем научиться чему-то у века XIX-го.

А в эпоху, когда такие инструменты находились в живом использовании, влияли на композиторское творчество, создание музыки, они очень различались: и по городам и странам, в которых были произведены, и по времени создания. От десятилетия к десятилетию они менялись почти так же, как обновляются в наши дни компьютеры и мобильные телефоны.

У каждой фирмы, у каждого мастера был неповторимый почерк, и существовавшая конкуренция сводилась не к тому, чтобы приблизиться к какому-то стандарту, а наоборот, к тому, чтобы найти свой путь к музыканту и слушателю. Это отличие можно будет прочувствовать на выставке в Музее Москвы, где представлены, в том числе, и инструменты в рабочем состоянии. В ближайшие недели мы организуем несколько концертов, звучать будут небольшие кабинетные рояли петербургского производства, более характерные для домашних концертов: «Беккер», «Ратке» и «Дидерихс».

Также звучание исторических инструментов можно услышать в Московской консерватории, где есть ряд копий и оригиналов фортепиано времен Моцарта и Бетховена. Стоит следить за афишей, время от времени их можно услышать на проходящих там концертах факультета исторического и современного исполнительского искусства, преподавателем которого я являюсь.

Ремонт по цене машины

С проблемой отношения к старым инструментам я столкнулся именно после того, как захотел найти их. Я увидел, что их крайне мало, а те, что сохранились, разрушаются и уничтожаются. Найти рояль начала XX века и привести его в относительный порядок пока что реально. Но я, например, очень хочу больших концертных инструментов, а они уже почти не встречаются.

Потому что у нас есть только специалисты, которые разбираются в современных инструментах, изготовленных по технологии, полностью сформировавшейся к началу XX века и с тех пор не менявшейся. Так что гораздо легче привезти его из Европы, несмотря на то, что придется платить высокий налог при ввозе: там их очень много, например, в той же Англии инструменты бережно передаются из поколения в поколение. И, кстати, в Европе не запрещено вывозить так называемый «антиквариат».

Мне в результате удалось приобрести инструмент, изготовленный в Лондоне в 1870-е годы. Он пока еще держится, хотя все это время прожил без реставрации и сильно в ней нуждается. Другой инструмент, точно такой же, какой был у Бетховена, удалось-таки свозить на ремонт в Бельгию и вернуть обратно.

Это была совершенно беспрецедентная акция, и не знаю, смогу ли я подобное повторить, потому что было очень трудно. И речь даже не о стоимости ремонта, аналогичной цене хорошего автомобиля. Сложность оформления вывоза, законодательная незащищенность и возникающее в результате чувство, что делаешь не хорошее дело, а, наоборот, пытаешься кого-то обдурить — вот это все очень неприятно.  

Сам инструмент в Европе иногда можно получить и бесплатно

В принципе, качественный новый инструмент, который ровно, правильно звучит, стоит примерно столько же. Реплик делается много, и это тоже хороший и зачастую даже более надежный вариант — приобрести фортепиано, сделанное в современной мастерской по технологии XIX века.

Не антиквариат

Возвращаясь к слову «антиквариат» — его я очень не люблю, потому что, на мой взгляд, оно сильно извращает правильное отношение к преемственности поколений. Мне кажется, у японцев гораздо более здоровое отношение к этому вопросу: для них чем старше вещь, тем более она наполнена смыслом.

В нормальном традиционном обществе предметы переходят из поколения в поколение, бережно хранятся и служат не одному человеку, а многим. И мне такой подход гораздо ближе, чем тот, который так широко распространен в наши дни.

Все это, по-моему, довольно-таки дурно пахнет. И сложно найти смысл в том, что, следуя моде, семья сначала приобретает чешскую стенку, потом ГДР-овскую стенку, затем — мебель из IKEA, а после этого платит астрономические суммы за антиквариат, который в 1970-х вынесли на помойку, чтобы поставить чешскую стенку.

А еще есть люди, которые коллекционируют книги, но при этом сами их не читают. Зато обращают внимание на штампы, в каком состоянии обложка, насколько затерты страницы. Такие хранители традиций, конечно, тоже нужны, но это извращенный и очень узкий взгляд на предмет, потому что книги надо читать, ведь они для этого созданы. А музыкальные инструменты созданы, чтобы на них играли.

Но, к сожалению, с 2013 года, когда «Приют» открылся, ситуация с возможностями восстановления исторических инструментов у нас в стране изменилась только в худшую сторону. Сейчас получается, что вывезти рояль или фортепиано на ремонт нельзя, а выбросить — пожалуйста. Проще сжечь, чем отвезти на реставрацию.

И тогда советская пресса совершенно справедливо писала о варварстве захватчиков. А в 1960-е этот дом просто снесли, после чего встал вопрос, чье варварство круче? Об этом тогда написали в прессе, но публикации прошли незамеченными.

Такое отношение к проблеме исторических инструментов привело и к тому, что наша коллекция оказалась под угрозой исчезновения: помещение, которое мы занимали, просят освободить меньше, чем через месяц, а ехать некуда. Естественно, я ищу помещение, пытаюсь что-то найти, но пока — безрезультатно.

Если бы мы жили в Японии, можно было бы говорить о том, что все дело в квадратных метрах, и места для старых фортепиано не находится, потому что и люди на своей жилплощади едва умещаются. Но в нашей стране, и даже в самом центре Москвы, есть невероятное количество пустующих помещений, в которых никто не живет и ничего не происходит. Тысячи и тысячи квадратных метров ничем не заполнены. А пятисот квадратных метров для роялей нет.