Как россияне смеются над коронавирусом и почему их спасет черный юмор

Дарья, вы - цифровой антрополог. Объясните, пожалуйста, для начала, что именно вы исследуете и чем отличаетесь от антропологов простых, классических?

Меня интересует, как мы переносим в офлайн наши онлайн практики и наоборот, проблемы цифровых следов, которые мы оставляем, и как их интерпретируем. В том числе распространение информации онлайн, включая разные шуточки и фейки. В данный момент это касается того, как мы переживаем угрозу с точки зрения порождения новой информации. Как реагируем на происходящее, создавая и распространяя тексты и изображения.

С другой стороны я - городской антрополог. Так что меня еще интересует, как под влиянием тех или иных факторов трансформируется город.

Сейчас складывается такое ощущение, что все мы находимся в своих, что называется, информационных пузырях. И обсуждаем то, что наблюдаем прежде всего внутри этого информационного пузыря, - грубо говоря, в своей фейсбучной ленте.

На самоизоляции многие ринулись смотреть онлайн-трансляции и записи балета, оперы, спектаклей и концертов классической музыки. Как объяснить такой прилив любви к классическому искусству?

Что касается выросшего количества просмотров балета и спектаклей, здесь, конечно, есть оттенок панического, экстренного потребления. Если мы спросим любого, кто в эту историю сильно вовлекся, насколько часто он до эпидемии посещал офлайн-площадки или смотрел аналогичные видеозаписи у себя дома, то скорее всего увидим, что частота потребления культурного продукта у него сильно возросла.

Потому что ощущается депривация в связи с тем, что другие развлечения отвалились - ни в парк, ни в спортзал, ни в бар с друзьями мы пойти не можем. И с одной стороны, есть дефицит, который нужно чем-то заполнить, а с другой, есть некое социально одобряемое потребление. И обратите внимание, первые в списке ресурсов такого рода - не сериалы, а «высокая культура».

Так что сейчас можно наблюдать социально одобряемое потребление высокой культуры, - перед угрозой эпидемии мы надеваем воображаемый цилиндр, белые перчатки, и идем в воображаемую оперу. Это такая форма поведения перед лицом угрозы: мы сохраняем свое достоинство и пользуемся наиболее качественным культурным продуктом, до которого можем дотянуться и который считает качественным наше сообщество.

С третьей стороны сейчас есть ощущение неустойчивости, отсутствия контроля, страха, неизвестности перед лицом завтрашнего дня. Мы не понимаем, куда движемся и что с нами будет происходить дальше. В этих условиях успокаивающее воздействие на нас оказывает то, что называется «вечными ценностями». Мы припадаем к высокой культуре перед лицом неизвестности и дисбаланса дня сегодняшнего и завтрашнего.

Как, по-вашему, будет развиваться этот сегмент индустрии развлечений? Продолжим ли мы ежевечерне смотреть спектакли Метрополитен-опера, когда эпидемия пройдет?

Скорее нет, чем да. Другое дело, что какие-то практики подобного рода наверняка закрепятся. Например, проведение онлайн-концертов, когда мы становимся участниками мероприятия, на которое никаким иным образом не попали бы. Насколько комфортны для музыкантов такие выступления, на которых вообще нет публики, я не знаю. Но при этом безусловно выигрывают люди, которые не могли бы на эти выступления попасть в силу географических, логистических или экономических причин.

Можно предположить, что мы будем на такие трансляции ходить в ближайшие кинотеатры, к большим экранам?

Надо дождаться и посмотреть, что будет, когда сойдет волна неустойчивости, неуверенности и страха. Сейчас очень распространены шутки о том, что главным спортом ближайшего года будет киберспорт. Возможно, действительно, такие формы взаимодействия и досуга станут в ближайшие месяцы вполне распространенными. Будем собираться на Zoom-вечеринки в виртуальном пивном баре и вместо футбола смотреть трансляции кибертурниров, - битвы в «Ведьмаке» или World of tanks. Насколько такие практики останутся востребованными по окончанию периода эпидемии - большой вопрос.

Вы, когда представлялись, говорили, что изучаете распространение шуток. Можете объяснить, почему приход эпидемии соцсети встретили таким валом черного юмора?

Есть такое понятие - «юмор висельника», его придумал прекрасный фольклорист Антонин Обдлик в 1941 году, который говорит примерно следующее: перед лицом внешней угрозы мы начинаем шутить, потому что, с одной стороны, это - компенсация нашей неуверенности. А с другой стороны, юмор - это то, что позволяет нам объединяться. Он усиливает нашу солидарность, когда мы все вместе смеемся над одним и тем же.

Это значит, что все мы знаем одни и те же факты - разделяем одну повестку, а это важно. У нас общие ценности, общие нормы - мы смеемся над одним и тем же. Так что юмор - это не просто терапевтическая история - засмеять свой страх, но еще и история про нашу социальность.

Во время катастрофических событий в какой-то момент включается массовое производство шуточек. Почему юмор подходит для таких ситуаций? Есть даже такое понятие - disaster humor, юмор катастроф. Связан он с тем, что когда происходит беда, нам всем хочется объединиться. И этот юмор включается, когда есть некоторая дистанция между катастрофой и нами. Вряд ли кто-то станет смеяться, когда от какой-то внешней угрозы погибли его близкие, - слишком это близко, болезненно и остро.

То есть, когда происходили катастрофы, вроде падения Челленджера или 11 сентября, юмор начинал появляться через несколько дней после катастрофы. Когда первый шок проходит, становится ясно, что надо что-то с этим делать, прорабатывать внутри общества то, что произошло. Поэтому юмор всегда находится на небольшом удалении.

Да, и иногда такой черный, что зашкваривает. Помню, американцы прокляли редакцию московской экспатской газеты eXile, когда в 2001-м, через пару дней после после 11 сентября, их свежий номер вышел с карикатурной на всю первую полосу: босс пристраивается сзади к секретарше, а та кричит: «Какой большой», глядя в окно, за которым самолет врезается в соседний небоскреб. Про коронавирус пока приколы у нас идут помягче. А вот испанцы с итальянцами на эту тему почему-то уже не шутят.

Когда мы болеем, нам не до шуток, мы стараемся вылечиться. А когда нет уверенности: заболеем или нет, когда непонятно, что происходит, и есть ли угроза для нас и наших близких, юмор становится важным средством взаимодействия, реакции на эту угрозу.

Сейчас мы наблюдаем довольно любопытное явление, когда юмор касается в основном не угрозы эпидемии, как таковой. Шутят о карантине, гигиенических практиках, удаленной работе или обучении. По сути, сейчас возникают тексты, которые реагируют не столько на саму эпидемию, сколько на те способы защищаться от нее, которые мы с вами сейчас вырабатываем. На наших глазах возникает норма, а поскольку она новая, мы не все с ней согласны, и непонятно пока, как жить в этих новых условиях. А юмор как раз становится способом их проработать.

К нам и до этого эпидемии приходили: последним был свиной грипп в 2009-м. С тех пор черный юмор в соцсетях как-то поменялся?

Тогда шутки были совершенно другими. Они демонстрировали некоторый страх того, что угроза присутствует в самом нашем сообществе: не приходит извне с каким-то чужаком, а живет внутри. Наверное, многие помнят картинку тех времен, на которой герои сказки про Винни-пуха сажают Пятачка на плот и отталкивают его от берега. Это проявление страха того, что каждый внутри нашей группы может оказаться зараженным. И надо его выделить, вывести на периферию и отказаться от всяких взаимодействий с ним. Сейчас такого рода шуток нет. И это хороший признак - опасение перед окружающими, поиск угрозы внутри своей группы, наверное, не так актуален сейчас, как в 2009 году. Мы сейчас меньше друг друга боимся и меньше склонны отказываться от всякого взаимодействия, скорее склоняемся к практикам солидарности.

Да, солидарность расцветает, объявления с предложением помощи пенсионерам висят почти в каждом подъезде. А какие еще новые практики имеют все шансы после окончания карантина оставить мощный след - не только в цифровой, но и в обычной, повседневной жизни?

В первую очередь можно говорить об изменении гигиенических практик, и о том, что они окажутся устойчивыми. Чтобы можно было представить, как долго они могут оставаться в культуре, приведу пример гигиенической и отчасти дисциплинарной практики раннего советского периода, которая задержалась на много десятилетий. Это правила грудного кормления младенца.

Что предписывалось молодым матерям на протяжении довольно-таки долгого времени, - в 1920-е, 30-е, 40-е годы? Идеальная советская мать того периода должна была выглядеть следующим образом: надеть перед кормлением косынку, тщательно мыть руки, младенца и грудь, мазать соски зеленкой…

Ого!

Да, сесть на стул, и только после этого кормить ребенка. Таким был образ стерильных, максимально чистых условий. Новые поколения молодых матерей эти практики ставили под вопрос, справедливо замечая: зачем каждую минуту мыть ребенка, он и так довольно чистый. Да и я сама в поле или на стройке не работаю, - не такая грязная, чтобы постоянно мыться, волосы косынкой прикрывать.

Еще одно сходное предписание по уходу за младенцем, - тоже порождение гигиенических практик начала XX века, касаются прогулки. Младенец в должен два раза в день побывать в коляске на улице в течение двух часов.

Откуда взялись эти практики? В начале ХХ века условия проживания предполагали большую скученность людей, что порождало не самые хорошие санитарные условия. Смертность детей тогда была достаточно высокой и ее стремились снизить любой ценой, в том числе и с помощью этих санитарно-гигиенических практик. За следующие десятилетия условия проживания улучшились, а практики остались. Их не обязательно соблюдали, но остался этот идеал матери, которая гладит пеленки с двух сторон, постоянно делает влажную уборку, надевает косынку и два раза в день вывозит ребенка в коляске на прогулку. А не ограничивается тем, что выставляет его подышать воздухом на балкон.

И вот, пока такой идеал матери сохранялся, несколько поколений женщин были этим невротизированы. Потому что, конечно, состояние родителя - довольно тревожное. Ребенка хочется защитить, оградить от угроз. Но в ситуации несоответствия принятым в обществе стандартам и идеалам родителя, получается, что сделать этого ты не можешь. От этого возрастает невротизация, которая стала отступать только с 1990-х, когда молодые матери стали ставить под вопрос ценность таких практик для их жизни в современных условиях.

К чему это долгое отступление? Потому что у меня есть гипотеза, что подобным образом на жизнь новых поколений повлияют и гигиеническое практики, порожденные периодом, который мы сейчас проживаем. Особенно, если он затянется, а практики окажутся достаточно устойчивыми, особенно, если медицинские учреждения, власти, будут достаточно жестко их продвигать. Тогда лет через 50 мы, может, уже и забудем, почему отказались от рукопожатий или не обнимаемся при встрече. Просто все это останется, как идеальная практика привычных взаимоотношений. А потом в какой-то момент обязательно произойдет откат к большей телесности взаимодействий. Пока еще невозможно сказать, когда, - это сильно зависит от уровня давления на общество, которое будет оказано сейчас.

Сложно поверить, что так изменятся привычные стандарты общения. Вы уже видите признаки того, что это скоро произойдет?

Пока не так много людей изменили свое поведение. Если мы сейчас посмотрим на прохожих, количество людей в масках будет составлять процентов 30-40. И перестали друг с другом здороваться за руку далеко не все. Тем не менее, если эти практики будут продвигать, как правильную и нормативную, то она имеет хорошие шансы задержаться.

Более того, стремление к безопасности может приобрести новые формы.

Какие? «Не выходи из комнаты, не совершай ошибки»?

В этом ключе, да. Сейчас, например, происходит откат от того восприятия общественных пространств города, которое выработалось за последние несколько лет. Сейчас, в период эпидемии, люди, которые серьезно воспринимают угрозу, безопасным воспринимают только свой дом, а общественных пространств избегают. Если надо куда-то поехать, выбирают автомобиль, а не общественный транспорт - опять свое, хоть и маленькое, пространство, представляется более безопасным. Хотя это идет в разрез с трендом последних лет, когда практики пользования общественным транспортом стали более дифференцированными: те, кто ездил до сих пор исключительно на машине, какую-то часть маршрута стали проделывать на метро или автобусе.

Вопрос в том, насколько ситуация затянется и насколько серьезно эпидемиологическая угроза будет восприниматься большинством населения. Если все будет протекать по жесткому сценарию, то на некоторое время мы увидим откат к предпочтению автомобиля, к отказу от взаимодействию на улице. Я не говорю, что город превратится в пустынное пространство, где на дикой скорости проносятся автомобили и раз в час проходит один-единственный человек в химзащите. Но некоторое возвращение к практикам безопасности мы, скорее всего, увидим. Может, не на очень долгое время, но, тем не менее, к этому надо быть готовым. По крайней мере те, кто, может, и хотел отказаться от автомобиля, сейчас на некоторое время эту идею оставят. Пешеходизация и переход на общественный транспорт в Москве, возможно, существенно замедлятся.

Потому что вопрос личной безопасности отодвинул на второй план вопросы комфорта или экономии?

Конечно. Если человек воспринимает угрозу всерьез, то именно вопрос безопасности приобретает первостепенное значение. В том числе и в общении с другими людьми. Кто наиболее безопасен для нас? Безопасны ли друзья, коллеги, домочадцы? Такая логика приведет если не к отчуждению, то по крайней мере к некоторой самоизоляции. Люди постараются перевести социальные контакты в онлайн-режим, хотя бы на время угрозы.

Хорошая новость заключается в том, что неформальное общение не может надолго оставаться упакованным в онлайн-формат. Нехитрый тезис о том, что «человек - существо социальное», сейчас воспроизводит всякий, кто берет на себя смелость выступать в качестве эксперта. Для человека по-прежнему остается важной телесная составляющая общения - быть вместе, в одном физическом пространстве.

Пока прелесть новизны Zoom-вечеринок как-то нивелирует нашу физическую, телесную депривацию. А на самом деле это очень серьезная проблема последних десятилетий. Потому что человек, который оказывается вне телесных контактов с другими людьми и оторван от телесных практик, начинает искать им какую-то замену. Откуда возникает интерес к разным спортивным практикам? Не только из-за того, что мы все хотим жить долго и счастливо, быть при этом здоровыми, желательно красивыми и востребованными, как сексуальные партнеры. А еще и потому, что человеку очень важно ощущать что-то телом, этим телом работать, двигаться, чувствовать напряжение, преодолевать себя.

Среди таких практик - экстремальный спорт, различные практики, связанные с вовлечением в мир материальных объектов. Типичный пример - это историческая реконструкция. Почему все эти люди надевают одежды прошлого и устраивают битвы и турниры? Не в последнюю очередь потому, что для человека очень важно через практики тела прожить тот или иной опыт. Почувствовать что-то на себе. Среднестатистический офисный работник, у которого весь физический труд заключается в том, чтобы печатать, этого опыта в своей обычной деятельности лишен.

Крестьянину, например, не очень хочется заниматься физическим спортом, - он на поле, на огороде упаривается так, что испытывает практически весь спектр необходимых телу физических ощущений.

И выясняется, что люди, оказавшиеся изо дня в день замкнутыми в таких тесных пространствах, как среднестатистическая квартира современного горожанина, не могут реализовывать ни физическую активность, ни телесные контакты с другими людьми. В результате возникает депривация, которую хочется компенсировать. Оговорюсь, что не у всех людей она проявляется в равной степени: у одних эта потребность выше, у других - ниже. Кто-то вообще всю жизнь может просидеть дома, ни с кем не общаясь, и чувствовать себя при этом прекрасно. Но для обычного, среднего горожанина, дискомфортность физической депривации - это довольно-таки понятное чувство.

Поэтому, как только ограничение самоизоляции будет снято, мы наверняка будем наблюдать всплеск общения в офлайне. Просто потому, что все истосковались по привычной форме телесного общения. Люди, привыкшие к занятиям спортом, побегут в спортивные залы, сильно востребованными окажутся коллективные способы общения.

А что можно сказать о перспективах онлайн-образования, которое сейчас так сильно рвануло вперед? Там телесность тоже играет большое значение?

С одной стороны, дистанционное образование после всех этих перипетий обречено шагнуть вперед довольно далеко. Просто потому, что за короткий период многие люди сумели освоить определенные общие технологии, научились пользоваться инфраструктурой. Тысячи институтских преподавателей и школьных учителей освоили навыки преподавания через Zoom и другие платформы. Сотни тысяч студентов и школьников получили опыт посещения онлайн-лекций и уроков, отправки домашних заданий. И, конечно, овладели технологиями сачкования, при которых не видно, что они от занятий отлынивают. Тут довольно любопытный момент, потому что с одной стороны онлайн-образование кажется более эффективным, потому что с одной стороны, тебя видно - нельзя спрятаться на задней парте. Но с другой стороны, если отключить камеру, чтобы не перегружать канал связи, то сачковать становится легко. Поэтому то, что казалось сложным, превращается в привычное, понятное, и с этой ступени переход к постоянному онлайн-образованию окажется относительно несложным.

Но, несмотря на весь этот техно-оптимизм, мне кажется, что полностью уйти в онлайн образование не сможет. Одним из симптомов этой невозможности мне кажутся любопытные примеры того, что студенты начинают создавать себе привычные аудитории онлайн. Например, студенты Высшей школы экономики создали себе «цифровую Вышку» в Minecraft. Всем кажется страшно интересным выстроить стандартную учебную аудиторию в игровой среде, совершенно для этого не приспособленной. Значит, есть потребность воспроизвести физическое пространство онлайн. Почему такое происходит? Чтобы это объяснить, скажу пару слов о понятии фрейма.

У нас есть устойчивое представление о том, как должны выглядеть те или иные объекты и практики. В некотором смысле налаженный способ взаимодействия задается физическим пространством. Как мы понимаем, что находимся в ситуации обучения? Приходим в физическое пространство, которое выстроено очень специфическим образом. Оно нас дисциплинирует уже самой своей структурой. Там стоят ряды парт, обращенных в одну сторону, и один стол, который задает позицию власти преподавателя: этот один человек обращается ко всем, сидящим в помещении. Когда мы находимся внутри этого фрейма, то ощущаем комфорт уже от того, что находимся в привычной – то есть безопасной - ситуации. А как определить ситуацию, когда и ученики, и преподаватель сидят, каждый у себя дома: кто-то на диване, а кто-то за столом на кухне? Фрейм оказывается под угрозой, и это - некомфортная ситуация.

Второй момент, связанный с онлайн-образованием - это коллективная динамика. Любой преподаватель, который любит свою профессию и в нее вовлечен, может вам сказать: «Я чувствую свою аудиторию, я от нее заряжаюсь». Почему это происходит? Аудитория дает обратную связь. Мы эволюцией заточены на то, чтобы слышать других, считывать реакцию других людей на нас, - для человека это критически важно. И когда выступающий чувствует, что на него смотрят, его слушают, реагируют на его слова, то он за счет этой позитивной обратной связи получает прилив энергии. С теми, кто находится в аудитории, происходит примерно то же самое: они тоже учитывают реакции друг друга и в некотором смысле друг от друга заводятся. Если большинству скучно, то и вам, скорее всего, будет скучно сидеть на такой лекции. Если большинство включено или участвует в дискуссии, то и вы вместе со всеми участвуете в одной деятельности, и вам от этого хорошо.

В физическом пространстве организовать такую групповую динамику существенно проще, чем онлайн, просто потому, что есть некоторые технологические ограничения. Возможно, ее удастся воспроизвести и онлайн, если мы сможем эти ограничения преодолеть: получить хорошую связь, постоянно видеть друг друга. Но на текущем этапе развития технологий эта групповая динамика - скорее характеристика физической аудитории, чем Zoom-конференции. И в поисках групповой динамики люди скорее всего будут возвращаться в офлайн-пространства, хотя это и связано с такими издержками, как время и деньги, потраченные на дорогу, физические усилия, нацеленные на то, чтобы хорошо выглядеть, риски от пребывания вместе с другими людьми и так далее.

В это сложно поверить. По-моему, наоборот, опробовав онлайн-обучение и осознав, сколько времени экономится, если не ездить в тот же институт, люди предпочтут освободившиеся часы тратить на саморазвитие или развлечения. А существуют исследования, которые подтверждают, что люди готовы тратить время на дорогу туда и обратно ради того, чтобы побывать не на концерте, а на лекции, например?

Несколько лет назад мы в КБ Стрелка проводили исследование о практиках культурного потребления в Санкт-Петербурге. Тогда мы задались вопросом о том, почему люди приходят на какие-то публичные лекции и дискуссии, когда все это можно получить на YouTube. Казалось бы, вы сидите себе дома на диване, в любое удобное время включаете запись и слушаете все, что вам надо. Захотели - остановили, пошли за кофе, поговорили по телефону, снова включили.

Но оказалось, что возможность физического присутствия в одном пространстве с лектором и другими людьми - это настолько сильная потребность, что она выводит людей из дома. Участники исследования один за другим говорили, что готовы ехать час в транспорте, чтобы полтора часа провести на лекции. При этом человеку не обязательно задавать свой вопрос устно, а не отправлять его в каком-нибудь чатике. И даже не обязательно он хочет какого-то более тесного взаимодействия с участниками мероприятия, - например, после его окончания идти вместе пить пиво. Даже если вы молчите, не вступаете ни в какие взаимодействия, оказывается, просто быть в месте события - достаточно сильный драйвер, который заставляет выйти из дома.

В свете нашего сегодняшнего разговора это очень важно: несмотря на то, что безусловно, объем онлайн предложений для учебы, работы и досуга вырастет, эта потребность соприсутствия останется настолько сильной, что не позволит умереть офлайн-взаимодействиям и институциями. Сами эти практики изменятся: просто читать лекцию скоро будет уже недостаточно.

Хорошие шансы выжить имеет разнообразный интерактив, в котором мы будем не только зрителями, но и соучастниками происходящего. То есть, выходить из дома мы будем уже за опытом другого качества, как это произошло в киноиндустрии. Многим ведь недостаточно просто смотреть кино дома, на компьютере: нам хочется, чтобы оно было качественное, - картинка на большом экране, хороший звук, супер-удобное кресло, которого нет у нас дома, и другие люди, которые дома просто не поместились бы. А это и есть тот телесно проживаемый опыт, который так ценен для человека. Похоже, то же самое произойдет сейчас и с другими офлайн-индустриями.