«Веселый дух времени, полного надежд»: москвичи рассказывают 100 историй о вещах

Эвелина Хромченко

Эту маленькую лыжницу 1953 года рождения я нежно люблю. Свой экземпляр из первой серии я подарила американскому дизайнеру Ральфу Лорену, когда он приезжал в 2007 году в Москву открывать свой первый российский бутик.

Ральф тогда наотрез отказался от услуг экскурсовода и попросил меня провести для него экскурсию по старому городу, Кремлю и его музеям. Он не любит академических экскурсий, предпочитает занимательные истории. Я как раз тогда готовила к выходу свою книгу Russian Style в нью-йоркском издательстве Assouline и фонтанировала захватывающими историями о культурных визитных карточках России. Мне хотелось, чтобы у Ральфа был какой-то небанальный сувенир из России, и я подумала о том, что Ральф Лорен с его российскими корнями будет рад чему-то, что напомнит ему о детстве. В 1953 году Ральфу было 14 лет, и он наверняка гонял на лыжах примерно в таком же костюме…

Я угадала с подарком: маэстро был в восторге и от скульптурки, и от упаковки, — чтобы маленькая лыжница добралась до Нью-Йорка в целости, я уложила ее в деревянный короб мезенской росписи, с красными кониками на тонких ножках, надежно обернув плотной ватой. Ральф даже взял короб в салон самолета, чтобы фарфоровая девочка пришла к финишу без утрат. Надеюсь, она неплохо устроилась — Ральф и его семья обожают винтаж, и у них много красивых интерьеров.

Миша Мост

Мне понравилась эта работа 1963 года. Прежде всего она интересна визуально, по сочетанию форм и разделению фигуры на три отдельные части. Название «Медведь в космосе» добавляет произведению сюрреализма. При этом медведь слегка вылезает за формы ракеты и находится одновременно вроде бы и в ней, и вне ее пределов. Если включить разум, то возникает вопрос: почему медведь в космосе, зачем его туда запустили?

Но ответ кажется не менее очевидным. Это же два знаковых русских символа — и сейчас, и во времена СССР. Как иначе они могли бы выглядеть вместе? Конечно же это медведь-космонавт!

Как хотелось бы увидеть такой большой паблик-арт-объект в Москве сейчас... Мне кажется, что этот объект вне времени!

Александра Селиванова

Все мы знаем агитфарфор: экспрессивные росписи 1920-х годов Сергея Чехонина, Кузьмы Петрова-Водкина, Натальи Данько, Александры Щекатихиной-Потоцкой и многих других. Учившийся во ВХУТЕМАСе Владимир Ковальский — представитель следующего поколения. С его радикальными композициями и простыми формами, неожиданными сочетаниями цветов (лимонный и сиреневый — излюбленные) он ближе уже европейскому ар деко и, к сожалению, менее известен, чем его предшественники. Ковальский — монументалист, один из авторов грандиозного керамического панно на фризе Кожевнических бань, и скульптор — он не довольствовался росписью «белья», разрабатывал новые формы, которые можно было бы масштабировать до размеров городской скульптуры.

Как и все вхутемасовцы-«тедемеки» (самоназвание студентов производственных факультетов: текстильного, деревообделочного, металлообрабатывающего и керамического), Ковальский был вовлечен в непосредственную работу на фабриках: сначала он работал на Тверской фарфорово-фаянсовой фабрике им.  Калинина, затем в Вербилках, и уже в конце 1930-х — на Дмитровском фарфоровом заводе. У Ковальского есть серия подобных больших тарелок, выполненных в модной технике аэрографии.

Как бы проплывающий сквозь диск тарелки цеппелин — эхо агитации за народные стройки дирижаблей, вызвавшей поток плакатов, рекламирующих воздухоплавание. С другой стороны, запоминающийся образ гигантской рыбы, зависшей над городом, долго беспокоил художников. Однако мне в этой тарелке, помимо виртуозной композиции, видится вовсе не любование эпохой прогресса и преодоления границ и вовсе не сюжет агитфарфора.

Тревожный оттенок зеленого дирижабля и очерченный как бы диском луны или солнца черный силуэт Кремля на лиловом фоне, как мне кажется, предвещают конец эпохи авангарда и наступление сумеречной и парадоксальной эстетики 1930-х. Совсем скоро после громких крушений будет свернут Дирижаблестрой в Долгопрудном, закрыт и расформирован ВХУТЕМАС-ВХУТЕИН, подвергнуты жесткой критике любые эксперименты в искусстве, а многие художники, в том числе и Ковальский, на долгие десятилетия уйдут в тень.

Дмитрий Буткевич

Когда-то, треть столетия тому назад, я занимался сначала в университете, а потом в ВМДПиНИ лаковой миниатюры Мстёры, которая оказалась удавшейся в принципе попыткой привлечь на сторону «нового искусства» бывших иконописцев. Это оказалось как первая любовь — невозможно забыть изящных лошадок Василия Голышева или подчеркнуто неуклюжих охотников Николая Клыкова, или синкретические попытки Александра Костягина разместить в пещерах метродворцы, а в кудрявых облачках гидросамолеты в стремлении прославить героику СССР. Но символом, идеальной «картинкой времени» для меня является крышка от табакерки «Заседание», написанная в 1931-м, в год создания артели «Пролетарское искусство» в бывшей слободе Мстера.

Евгений Юрин изобразил заседающих в виде ветхозаветной Троицы: в центре — кудрявый председатель в кожаной тужурке, перехваченной ремнем, на столе — кубок и чарки, одесную и ошую — писцы в голубых и пурпурных одеждах, записывающие слова «Доклада» — такое название вывел автор по низу изображения.

Старое и новое; желание избыть, заглушить воспоминания и невозможность достичь этой цели.

Наталья Сиповская

Новоселье родителей в 1966 году. Первое событие, что помню. Молодые конструкторы совсем закрытого КБ, и очень открытый дом со смешными праздниками, из-за которых, вероятно, от подаренного тогда сервиза на сей день уцелела лишь пара предметов. Но именно их достаю, навещая маму, чтобы опять вспомнить то острое ощущение счастья, веселый дух времени, полного надежд, чистоты и прозрачности.

Уверена, что дело не только в ценности детских воспоминаний, но и в самих вещах, придуманных замечательными художниками в пору расцвета советского послевоенного дизайна. Форма «Утро» была создана Владимиром Лаврентьевичем Семеновым через год после получения им Гран При на Всемирной выставке в Брюсселе. Это имя и событие вытягивают из профессиональной памяти блестящую плеяду его коллег — мастеров ЛФЗ, выходцев из художественной лаборатории ГФЗ, всерьез занятых в ту пору тем, чтобы утро их современников было ярким, как запуск первых советских космических ракет. Судя по моему опыту — это им удавалось.

Евгений Бунимович

Мама моя была учительницей. Каждый год в начале весны наш дом пополнялся новой вазой — непременным в те времена подарком благодарных школьников в Международный женский день. Чудо: косые лучи предзакатного солнца пронизывают комнату и, запутавшись в гранях хрусталя, разбрызгиваются по стенам яркими пестрыми кляксами. Позже, в школьном отрочестве, это чудо получило унылое имя «дисперсия».

В этих ежегодных вазах отчетливо движение времени, явлена смена эпох — от солидного советского хрусталя к оттепельной вольности легкого цветного стекла, постепенно тяжелевшего и обретавшего монументальность позднесоветского модернизма.

Оттуда, из детства, моя завороженность таинством процесса, художественным стеклом, которое, оказывается, можно гнуть, крутить, резать — пока горячо. Завороженность текучестью и упругой пластикой каждый раз неповторимо застывшего результата. Эта штучность, уникальность ощутима в гармонии объемов и игре света, в теме и вариациях ваз «миллефиори», одновременно отсылающих к античным образцам, изысканным венецианским затеям и разнотравью среднерусских лугов и степей. Узнаваемый стиль, природный дар, естественное продолжение личности прекрасного художника стекла Антонины Степановой, которую я имел честь знать и чей подарок — ваза из той же «миллефиоровой» серии занимает особое место в моем доме.

Вот только не знал я, что Антонина Яковлевна Степанова была еще и инициатором создания и первым директором Музея декоративно-прикладного искусства, для проекта которого я пишу этот текст. Так замыкается круг…

Константин Нарвойт

Представляемый предмет — недавний щедрый дар, существенно обогативший музейное собрание. Письменный стол выполнен по проекту, разработанному в мастерской Бориса Иофана для жилых интерьеров Дома на набережной. Дом ЦИК и СНХ был построен в 1928-1932 годах для советской партийно-политической элиты. Все 505 квартир этого огромного жилого комплекса считались служебным жильем и были обставлены на первом этапе типовой мебелью, выполненной специально для интерьеров этого здания.

Мебель была служебной, имела инвентарные номера и казенные бирки. В случае выезда жильцов сдавалась на склад, находившийся в одном из подвалов дома. Там же была столярная мастерская, где ее изготавливали и ремонтировали. В настоящее время сохранились лишь единичные образцы первоначальной обстановки квартир, поскольку подчеркнуто простая, даже аскетичная мебель рубежа 1920-1930-х годов уже в середине XX века не соответствовала представлениям о роскоши и комфорте жилого интерьера «элитного» дома.

Подлинный интерес к изучению архитектуры, интерьеров и бытовых предметов эпохи конструктивизма проявился лишь в последнее десятилетие. Этот важнейший пласт истории отечественной культуры музеями был практически упущен. Когда спохватились — пришлось собирать осколки ушедшей эпохи. Наконец пришло осознание того, что работы архитекторов-конструктивистов и функционалистов рубежа 1920-1930-х годов опередили свое время. В будущем создание технологичных и простых в исполнении образцов для массового индустриального производства определило эстетику жизненной среды второй половины XX столетия.

Александр Олешко

У меня было доброе, радостное, счастливое советское детство! В школе учителя часто задавали вопрос: «В чем счастье? — и тут же помогали с ответом: «В труде!». Для меня это было абсолютно естественно. Так же как и портреты дедушки Ленина во всех классах, красочные агитационные плакаты по всему городу. Когда я увидел тарелку «Кто не работает, тот не ест», словно на машине времени оказался в самом начале своей жизни!

Про агитфарфор я узнал благодаря своей мечте стать артистом. Днями и ночами читал воспоминания великих и любимых актеров. Когда познакомился с биографией Марии Мироновой и Александра Менакера, разглядывал фотографии их квартиры, где увидел целую коллекцию удивительных тарелок. Спустя годы, оказавшись в этой квартире, узнал, что уникальная коллекция была передана во Всероссийский музей декоративного искусства.

Галина Андреева

Об особой работе моего отца, связанной с космической и ракетной отраслями, по понятным причинам мало что напоминало дома. Но была одна вещь, которая стояла среди любимых книг и переезжала с отцом с квартиры на квартиру, — «магический кристалл», объемный объект сложной конфигурации сфер и многогранников из высококлассного цветного оптического стекла. Кристалл был создан в ЦКБ «Пеленг» (Республика Беларусь, Минск).

Как искусствоведа этот предмет на грани высоких технологий и высокого искусства завораживал и меня. После ухода отца из жизни кристалл поселился на моем столе. Вероятно, эти обстоятельства семейного характера определили мой выбор предмета из фондов Музея декоративного искусства. Мысленно про себя и для себя я переиначила название композиции Ольги Победовой в память об отце: «Жил-был ОН, помню, что ОН жил…».

В то же время с большим интересом познакомилась с диссертацией Юлии Мерзликиной «Оптическое стекло в декоративно-прикладном искусстве». Выводы Юлии, практикующего художника и искусствоведа, объясняют мой восторг перед произведениями из оптического стекла: «Художественное оптическое стекло с момента своего возникновения находилось на границе науки и искусства. На сегодняшний день технология изготовления и обработки оптического стекла является одним из высокоточных производств, настолько же определяющих лицо науки и техники XX века, как и освоение космоса, лазерные технологии и создание мировой компьютерной сети».

Виталий Куренной

«Там, на Севере, у себя на родине, эти игрушки еще живут, в крестьянской избе свободными от работы вечерами их по-прежнему лепят, раскрашивают яркими красками и обжигают», — так Вальтер Беньямин в своем «Московском дневнике» описывал происхождение дымковской игрушки, предрекая скорое исчезновение этому «реликту народного искусства».

На самом же деле все было иначе. Во-первых, «дымка» — игрушка отнюдь не крестьянская, а слободская. Во-вторых, случай дымковской игрушки — это удивительный пример того, как индустриальная советская цивилизация создала условия для возрождения кустарного промысла. Захватывающая история маленькой глиняной игрушки опровергает многих маститых теоретиков и позволяет нам лучше понять глубинные механизмы современной культуры.