«Горы награбленного запрудили площадь, и хлынула Москва на невиданный рынок». Где, как и чем торговали в столице

Малина из Царицына, вишня с Воробьевых гор

«В Москве торговля всегда была сосредоточена в центре города, в частности, в Охотном Ряду, — писал Георгий Андреевский в книге «Жизнь Москвы на рубеже XIX-XX веков». — На этот рынок за провизией приезжали люди со всех концов города и даже уезда. Заполняли площадь Охотного Ряда магазины и лавки. Здесь можно было увидеть лавку Калганова, торговавшего тогда птицей, посудные и железные лавки Можайцева, Смирнова, колбасную — Воронцова. Немало было в Охотном Ряду и мясных лавок. Служившие в них мясники были здоровыми, широкоплечими людьми с заткнутыми за пояса ножами…»

Писатель Петр Боборыкин сравнивал Охотный Ряд с первобытным базаром: во дворах, на задах лавок, в подвалах и погребах — грязь и зловоние. Тем не менее «истый москвич без покупок в Охотном Ряду обойтись не может».

На набережной Москвы-реки, напротив Императорского воспитательного дома, был ягодный рынок, заставленный возами со сладким товаром. Большинство продавцов составляли женщины из Замоскворечья и крестьяне из Серпухова и с Калужского тракта.

Рядом располагался обширный грибной рынок. Впрочем, продавали здесь всякую всячину: мед, баранки, редьку, капусту, соленые огурцы, лук, деревянную посуду, плетеную мебель, игрушки, разные поделки. Теснота и толкотня, по воспоминаниям современников, здесь были неимоверные. Зато бурлил интерес и глаза разбегались!

В ненасытный город свозилось несметное количество продуктов. Шли они в основном из мест, ставших потом частью Москвы. Молоко лилось из Ростокина, Марьина, Медведкова, Строгина, Тушина. Овощи свозили сюда из Коломенского, Новинкина, Нагатина, Выхина, Кожухова. Фрукты в Москву доставляли из сел Дьяково и Беляево, где были большие сады. Торговали на рынках малиной из Царицына, вишней с Воробьевых гор.

Петербургский хор в трактире «Милан»

В 1820 году по велению городских властей был снесен Земляной вал на пересечении Арбата и старой Смоленской дороги, и образовалось обширное пустое пространство. На том месте стали торговать всякой всячиной. Разумеется, была на Смоленском рынке, как его назвали, и снедь, но ее отодвинули прилавки с домашним скарбом, книгами, посудой, антиквариатом.

Однако не только торговлей славилось то место. В трактире «Милан» выступал петербургский хор, которым руководил истинный самородок, бывший крестьянин Иван Молчанов. Был он певцом, дирижером и музыкальным педагогом. Послушать чистые голоса народ валил валом. И заодно утолял голод, веселил себя стопочкой.

…После Октябрьской революции Смоленский превратился в одну из бесчисленных московских толкучек. Среди серых шинелей, крестьянских зипунов, женских платков выделялись своими потрепанными, а когда-то щегольскими пальто и шубами «бывшие». Они от безысходности тащили сюда ценные вещи и меняли их на незатейливую еду.

В середине 20-х годов Моссовет принял решение о строительстве на углу Арбата пятиэтажного универмага. И здешнее торжище приказало долго жить. Только стихи Владислава Ходасевича остались: «Смоленский рынок / Перехожу. / Полет снежинок / Слежу, слежу. / При свете дня / Желтеют свечи; / Все те же встречи / Гнетут меня…»

Судьба отвела этому сооружению совсем малый срок. В июле 1941 года во время немецких бомбардировок Москвы Арбатская площадь серьезно пострадала. Несколько бомб попали в рынок, остатки которого после Великой Отечественной снесли. И ничего от него не осталось, кроме воспоминаний. И фотографий…

Почему Ленин невзлюбил Сухаревку

Давно ее нет, но тень Сухаревки все висит над Москвой, не исчезает. Описывали ее многие, в том числе Владимир Гиляровский: «После войны 1812 года, как только стали возвращаться в Москву москвичи и начали разыскивать свое разграбленное имущество, генерал-губернатор Растопчин издал приказ, в котором объявил, что “все вещи, откуда бы они взяты ни были, являются неотъемлемой собственностью того, кто в данный момент ими владеет, и что всякий владелец может их продавать, но только один раз в неделю, в воскресенье, в одном только месте, а именно на площади против Сухаревской башни”. И в первое же воскресенье горы награбленного имущества запрудили огромную площадь, и хлынула Москва на невиданный рынок. Это было торжественное открытие вековой Сухаревки…»

Было там все, что душе угодно. Съестное — извольте, выпить-закусить. Книжки, статуэтки, картины — да ради бога. Могли тут пришельца постричь, побрить, зуб выдрать, мозоль удалить. Но и обобрать до нитки, ежели зазевался. На то она и Сухаревка, чтобы ухо востро держать.

В иные дни, когда народ вдруг оживал, рынок неимоверно разрастался, захватывая даже значительный кусок Садового кольца, и тянулся чуть ли не до Красных ворот…

Осип Мандельштам писал: «Медленно раскачивается Сухаревка, входит в раж, пьянеет от выкриков, от хлыстовского ритуала купли-продажи. Уже кидает человека из стороны в сторону — только выбрался он из ручного торга, преследуемый сомнительными двуногими лавками, как понесло его одним из порожистых говорливых ручейков и прибило к тупику, — оглушенный граммофонами, он уже шагает через горящие примусы, через рассыпанный на земле скобяной товар, через книги…»

Закрыть Сухаревку велел Ленин. Осерчал Ильич, что спекулянты на рынке вконец обнаглели. У простого люда ничего, а у них все: мука, сахар, папиросы, шоколад, консервы. И дерут три шкуры.

Народ тогда изголялся: «Славно, что большевики спекулянтов прижали. Но худо, что еды вовсе не стало. Раньше хоть втридорога, хоть за золото и бриллианты купить можно было…»

Верный друг с Птичьего рынка

Рынок этот дожил до XXI века и скончался. Это я о Птичьем — царство ему небесное…

В стародавние времена в недрах Охотного Ряда, по словам Владимира Даля, велась торговля «дичью и живою птицею, дворовою и певчею». Со временем продавцов поющим, блеющим, кудахтающим и лающим товаром перевели на Трубную площадь. И стали звать тот рынок Трубой.

В середине XIX века рынок расширился, и там стали торговать скотиной крестьяне. Появились там продавцы породистых собак и кошек-мышеловов.

В 20-х годах прошлого века торговлю дичью и живностью переместили на Новоконную площадь, и тот рынок окрестили Птичкой. Наверное, нет в Москве человека, который там не бывал, не любовался кошками, собаками, крылатыми певунами. И аквариумными рыбками, конечно.

Дивное было зрелище, красочное, волнующее — никакой художник подобное не напишет. Но главное, «Птичка» была единственным местом в Москве, где можно было найти друга. Верного, надежного…

В сумбурные и тревожные времена, когда земля в Москве стала золотой, на территорию Птички позарились богатеи. И мэр Лужков рынок закрыл, к великому огорчению многих. И торговлю живностью перевели в «Садовод», за кольцевую автодорогу. Но это уже совсем другая история.

«Перед Рождеством на Конной площади в Москве, — там лошадями торговали, — стон стоит, — вспоминал писатель Иван Шмелев. — А площадь эта... да попросторней будет, чем... знаешь, Эйфелева-то башня где? И вся — в санях. Тысячи саней, рядами. Мороженые свиньи, как дрова, лежат на версту. Завалит снегом, а из-под снега рыла да зады. А то чаны, огромные, да... с комнату, пожалуй! А это солонина. И такой мороз, что и рассол-то замерзает — розовый ледок на солонине».

По соседству с Конным рынком располагались еще два торжища — Коровий и Дровяной. Тут и без объяснений понятно, чем на них торговали. Но это было давно, за пределами памяти даже самых бывалых москвичей.

Эти деревянные колхозные рынки были, да сплыли по историческим меркам не так уж и давно: Немецкий, Зубовский, Таганский, Покровский, Зацепский, Палашевский, Тишинский, Тушинский, Рогожский, Красносельский…

Не слишком ладно они были устроены, не очень опрятны, но таился в них неповторимый московский колорит. На рынках пахло яблоками, медом, малосольными огурцами, квашеной капустой, рыбой, хлебом и чем-то еще — будоражащим, аппетитным.

Давно это было, а запах все в памяти стоит, не выветривается.