«Не за себя боялась, а за своих мужчин». Что вспоминают о битве за столицу простые москвички

«Сразу решили пожениться»

Ольга Захарова:

25 июня 1941 года я пришла в райком комсомола, решила добровольно пойти на фронт. Там я и увидела его, у него были красивые серые глаза и кудри пшеничного цвета, там и познакомились.

Меня на фронт не взяли, сказали, что «пока без баб обойдутся». Я поступила на курсы радисток, а Антон, записавшись добровольцем, проходил ускоренное обучение военному делу. Мы увиделись еще два раза, через две недели я провожала его на фронт. Потом случайно встретились на войне, в начале 1942 года под Боровском. Сразу решили пожениться.

Нас расписали в каком-то местном совершенно разрушенном райсовете. Ни фаты, ни платья, ни кольца не было, конечно.

Утром мы сфотографировались и расстались. Навсегда. Антон погиб в 1944 году. А я все живу и помню. Я все-таки счастливая, теперь многим меня не понять…

«Помню все налеты в 1941–1942 годах. Это был ад»!

Галина Акиньшина:

В июне 1941 года мне было 15 лет, я уже поступила на завод. Сразу записалась в отряд противовоздушной обороны. Мы обязаны были дежурить на крышах в часы воздушной тревоги.

Помню все налеты на город в 1941-1942 годах. Это был ад! Бойцы местной противовоздушной обороны обучали нас, как управляться с фугасками, как сбрасывать их этими клещами. Я их ненавидела, они большие и тяжелые. У меня ничего не получалось, эти клещи в моих руках не работали.

Боялась я этих «летящих зажигалок» вначале страшно… а потом представила себе, что играю в пионербол. Я его очень любила в пионерском лагере. Хватала иногда эти «горящие мячи» руками и сбрасывала.

Сколько я рукавиц сожгла! И рукам, конечно, досталось. Ни одного живого места нет...

«Даже фото мамы нет...»

Валентина Вишневская:

Мама умерла 9 мая 1945 года вечером. Тяжелый перитонит. Утром, когда вся Москва ликовала и пела, мы с маленьким братиком собирали нехитрое угощение для нее.

Мы думали, что придем в больницу и сообщим о победе, о том, что война кончилась, и мама сразу поправится. Идти пришлось пешком, народу на улицах было много, трамваи не ходили.

Я не помню, чтобы она просто сидела сложа руки и ничего не делала. Сутками за станком на заводе, а по вечерам шила. Одежды для детей было не купить. Она все свои платья разрезала, сшила мне два новых платья, а из последнего своего серого платьишка — братишке рубашку, он очень быстро рос.

Так она торопилась дошить нам обновы, так радовалась, когда мы устраивали примерки и смеялись… Больше ничего не сохранилось. Даже фото мамы нет, некогда ей было к фотографам ходить…

«Была тревога, мы прыгнули в яму»

Анна Сахарова:

В октябре стало совсем сложно. Многие уезжали из Москвы, а мы остались. Маме одной с тремя детьми было бы тяжело куда-то ехать, и она всегда говорила, что дома и стены помогают.

Мне было девять лет, сестрам — семь и четыре. Мама сутками пропадала на заводе, приходила поздно ночью. Во время воздушных тревог мы прятались во дворе, в специально вырытых щелях, в которых приходилось сидеть по несколько часов.

В тот вечер была тревога, мы прыгнули в эту яму, и маленькая Катя подняла с земли большой металлический крест, который, видимо, кто-то выронил. Мы забрали его домой, отмыли и решили оставить у себя. Просто не знали, что с ним делать.

Мама погибла по дороге домой, а похоронку на отца мы получили еще в сентябре. Мы остались одни, и этот обретенный в час гибели нашей мамочки крестик стал нашим семейным талисманом. Так мы стали часто заходить в церковь и пришли к вере, научились молиться и ждать. Иногда мне кажется, что это мама его нам отправила.

Мы не попали в детский дом, нас забрала сестра мамы. Мы выжили, выросли, вышли замуж. У нас дети, внуки, мы и правнуков дождались. А крестик я подарила правнучке. Ее зовут Маша, как маму…

«В городе оставались одни женщины, старики и подростки»

Надежда Харитонова:

Война застала нас врасплох. В октябре 1941 года немец очень быстро продвигался к Москве. Тогда в городе была паника, заводы срочно эвакуировали, мужчины стали уходить на фронт, в городе оставались одни женщины, старики и мы, подростки.

Помню, что был голод, холод. Москву бомбили с утра и до вечера фугасными и зажигательными бомбами. Мы, подростки, после бомбежек собирали их и засыпали песком, а осколки сдавали в приемные пункты, чтобы из них снова сделали снаряды.

Учились мы по два-три урока, остальное время работали на колхозных полях, а мальчишки трудились на московском заводе № 82, делали снаряды и прямо тепленькими отправляли их на фронт.

В 1943 году, окончив школу, я пошла работать, чтобы получать продуктовые карточки. Маме в колхозе карточек не давали.

«Вокзалы осаждали толпы»

Валентина Аванесова:

Мы, конечно, относились к неизбалованному поколению, ведь детьми пережили войну… Мне исполнилось восемь лет, когда она началась: у меня день рождения 22 июня. Помню, как мы с мамой пошли покупать конфеты к столу, потому что ожидались гости. И вдруг из громкоговорителя понеслось что-то страшное…

Больше меня тогда поразила тишина… Люди даже не плакали, а подавленно молчали. Мама молча развернулась и повела меня обратно. Я говорю: «Мама, а как же конфеты?» — «Какие теперь конфеты...»

Потом мы еще месяц жили на даче, начались воздушные тревоги. Всех обязали вырыть бомбоубежище, это называлось «щель». В нее мы бросались, как только начиналась сирена. Помню, меня сразу начинало тошнить от этого воя… До сих пор такая реакция на громкие звуки.

Мы хотели эвакуироваться, но если человек не числился на крупном заводе или в театре, было невозможно достать билеты, вокзалы ведь осаждали толпы. У нас дед работал слесарем на Ярославском (тогда Северном) вокзале, и он нас записал в очередь за билетами. Мы в ней стояли три дня… Что там творилось, не передать!

Многие пытались взять с собой перины, патефоны, подушки… Хотя существовало распоряжение: на каждого человека не более 20 килограммов вещей. Моя законопослушная мама оказалась одной из немногих, кто это условие выполнил… Мы сели в теплушку с одним чемоданом.

«Был чудесный день. Играл духовой оркестр»

Людмила Иванова:

В воскресенье 22 июня мои одноклассники из 439-й школы решили после выпускного бала продолжить праздник на природе, в Кузьминках. А я, получившая первую в своей жизни работу пионервожатой заводского пионерлагеря, в этот день с волнением встречала своих будущих подопечных на Ярославском (Северном) вокзале.

Утром 22 июня в столицу из Московской области приехали 20 тысяч школьников. В парке «Сокольники» для них устроили большой праздник. Дети веселились, играли и были далеки от тревожных забот взрослых.

Был чудесный день. Играл духовой оркестр оборонного завода № 252. Веселые марши и песни создавали праздничную обстановку. Небольшими группами на вокзал прибывали пионеры — дети рабочих и служащих завода. В белых панамках и рубашках, с красными галстуками, веселые и шумные, они производили впечатление по-настоящему счастливых детей.

И вдруг на вокзале началось что-то непонятное, тревожное. Люди переговаривались в ожидании важного сообщения. И оно началось. В напряженной тишине все слушали по радио выступление Молотова.

И все же мы поехали в пионерский лагерь. В вагонах электрички молчали все: взрослые и дети. Эту тревожную тишину я ощущаю и теперь, спустя много десятилетий…

«Впервые надела туфли на каблуках»

Наталья Сергеева:

Я очень хорошо помню этот проклятый день. Все еще живы! Папа, брат, мама, бабушка... У меня день рождения. В 41-м мне исполнилось 17. С утра получала подарки. Новое платье в синий горох и туфли. Впервые в жизни я надела туфли на каблуках. «Ты теперь совсем взрослая!» — папа принес букет. Он был очень красивый, этот первый подаренный мне букет.

С утра крутилась у зеркала, завивала волосы. Вечером ждали гостей. Бабушка испекла пирог. Решили почаевничать по-семейному. Вдруг стук в дверь. И все оборвалось. Соседи кричат: «Война! Включите радио!» Все вскочили. Мама разбила чашку…С тех пор я не отмечаю день рождения…

«Не дадим этим гадам нас напугать!»

Мария Кочеткова:

Это был шок! Ничто не предвещало беды. Папа по случаю достал билеты на премьеру в филиал Большого театра. Давали оперу «Ромео и Джульетта». Я в театре никогда еще не бывала.

Готовилась, ждала, платье новое достала, синенькое с маленьким белым воротничком. Мама разрешила мне надеть ее сережки. И тут как гром: война!

Потом все сидели в комнате и молчали. Велико было потрясение от дикой новости.

И мы пошли в Большой театр. Всей семьей, при полном параде. Театр был полон. Конечно, настроение у зрителей было подавленное, но музыка заставила нас на время забыть о трагической новости. Спасибо Валерии Барсовой и Сергею Лемешеву! Они сделали все, что могли, а ведь тоже мысли были не о том.

Из театра мы вышли уже в другой город — темный и тревожный, в котором все были еще живы…

«В городе все остановилось и замерло»

Екатерина Семенцова:

22 июня 1941 года сыночку исполнилось ровно шесть месяцев. С раннего утра мы собирались в фотоателье на улице Горького сделать первые снимки Толика. Да и у нас с мужем не было ни одной совместной фотографии.

А это фотоателье у метро «Маяковская» было очень модным. Там работал удивительный мастер дядя Гриша, к нему все старались попасть. Дети у него очень весело и необычно получались.

Ребенок наш с раннего утра ужасно капризничал, ревел без остановки. У мальчика резались зубки. Пока собирались, одевались, причесывались и успокаивали мальчика, полдня прошло. Пока ехали до «Маяковской», вышли, а тут сообщение. И вроде в городе все остановилось и замерло. Война!

Прижимаю к груди сыночка, страшно и дико. Не за себя боялась, а за своих мужчин. Помню, муж сказал: «Ничего, Катя! Горе не беда! Пойдем сфотографируем парня, он потом внукам будет рассказывать, в какой день это произошло! Не бойся, мы этим гадам такой отпор дадим! Завтра собирай меня. Чего ждать? Чем быстрее на фронте окажемся, тем быстрее победа будет за нами!» Верные слова тогда прозвучали…

Вот так: первый зуб, первый семейный портрет, первый день войны… Погиб мой Слава, и дядя Гриша тоже не вернулся с фронта.

«Мослента» благодарит Музей Москвы за предоставленные материалы. При создании публикации использованы тексты из экспозиции выставки «Женщины в войне», которая продлится до 20 октября