«Первый способ борьбы — расстреливать, второй — изолировать»

Первые московские лагеря

Чтобы было ясно, как появился и частью какой системы был ГУЛАГ в Москве, я расскажу о лагерях после 1917 года.

На карте города на нашем сайте можно видеть, как кружками разных цветов обозначены объекты, относящиеся к разным разделам. Синие — лагеря ГУЛАГа, где содержались заключенные в 1920-1930-х, а фиолетовые — в 1940-1950-х годах. Голубым отмечены места, где они работали. Наши исследования охватывают и другие темы, но сегодня я буду рассказывать именно об этих местах.

Лагеря появились в Москве с началом Первой мировой войны и предназначались для пленных из стран, воевавших с Россией. Они располагались вдоль кольца Малой Окружной железной дороги. Один — во Владыкино, на «Фабрике Моргунова». По сохранившимся данным, там содержались австрийцы, и после революции он сразу был закрыт. Был еще «Первый изоляционно-пропускной карантинный пункт» в районе станции Серебряный Бор. Судя по мемуарам, сборный пункт существовал и около станции Пресня — главной станции Московского железнодорожного кольца. На юге города лагерь был у станции Кожухово, в годы Первой мировой его называли «13-й эвакуационный пункт», а в более поздних документах — «Кожуховским лагерем» или «Кожуховским пунктом». В наши дни там пусто, это пространство находится в зоне отчуждения между Кожуховской подстанцией и железной дорогой.

1917 — «пленные революции»

После октября 1917 года в лагеря стали отправлять пленных революции. Туда отправляли не арестованных по обвинению в преступлении или соучастии, а по принадлежности к какой-то группе, которую захватившие власть большевики считали враждебной и воспринимали как потенциальную часть воюющей против них армии. Позиция эта была не раз проговорена — в частности, в брошюре от 1921 года, написанной начальником ВЧК Мартыном Лацисом, говорится: первый и главный способ борьбы — расстреливать, второй — изолировать тех, кого можно отнести к потенциальным врагам революции.

После революции Владыкинский и Серебрянноборский лагеря были закрыты, а Кожуховский продолжал существовать. С весны 1919 года сеть расширили: в так называемых «концлагерях для пленных» содержали уже не пленных Первой мировой, а пленных войны с большевиками.

Лагерями становились в первую очередь монастыри, которые, по мнению устроителей, отвечали требованию изолировать людей. И это была центральная идея большевиков в то время: изолировать потенциальных врагов, не позволить воюющей против них стороне усилиться, не дать новым бойцам помешать установлению Советской власти. Ивановский, Новоспасский (на Крестьянской площади) и Андрониковский монастыри приняли заключенных в Москве, за пределами города в лагерь переоборудовали Звенигородский монастырь.

Покровка, Ордынка

Один из самых крупных лагерей занял у Смоленского рынка дом дешевых квартир и расположенных рядом мастерских. Сначала он располагался в доме 5, а потом — в доме 3 по Новопесковскому переулку. До революции там было общежитие для стариков-инвалидов, а сейчас на том месте — английское посольство. Покровский лагерь, несмотря на название, занимал не Покровский монастырь, а флигеля особняка на Покровке, в Большом Трехсвятительском переулке. В его центральном здании находилось Управление принудительного труда.

Пленных Гражданской войны с октября 1918 года стали направлять во Владыкинский лагерь, и с начала войны с Польшей бараки, занятые прежде австрийцами, наполнили поляки. В декабре 1919-го рядом с городом Покровом открыли так называемый Орехово-Зуевский лагерь. В июне 1920-го открыли лагеря Рождественский (в монастыре на Рождественке) и Ордынский во флигелях старой усадьбы (официальный адрес — Ордынка, 17, но по факту располагался он между Большой и Малой Ордынками, на территории домовладения 31).

Так как мест содержания заключенных в тот период в городе не хватало, туда же направляли обвиненных в преступлениях — кражах, разбоях и спекуляции. Время было сложное, многие приторговывали, чем могли, чтобы выжить. И любой, торговавший на Смоленском рынке пирожками, имел шансы отправиться в Новопесковский лагерь.

Сначала арестованных отправляли в лагерь-распределитель, а оттуда — в лагеря заключения: например, Ивановский «особого назначения» и Андрониевский предназначались для долгосрочно осужденных в конце Гражданской войны. Звенигородский — для военнопленных поляков, туда же отправляли несовершеннолетних.

Временные названия

Самое распространенное название этих заведений, встречающееся в разных документах, — «концентрационный лагерь принудительных работ». Слов «заключенный», «места заключения» в документации старались избегать. Пленных поляков, например, называли «дружинниками»: в Рождественском лагере располагалась первая, а во Владыкинском — вторая и третья «дружины». К слову, в плену они оставались за то, что отказались мобилизоваться в Красную армию.

Термин «концентрационный», который в ходу сейчас, тогда не употреблялся, а изначально военное слово «лагерь» обращает на себя внимание как название временного пункта. Текущий момент воспринимался тогда как излом жизни на пороге нового времени, где нет угнетения, не должно быть порождаемых им преступлений, а значит — и тюрем. Остались осколки старого режима, которые надо изолировать, и это временная мера. Насколько распространен тогда был такой взгляд на вещи, хорошо видно в романе Платонова «Чевенгур», где в городе установлен коммунизм, а тех, кто туда не попал, просто выгнали, чтобы глаза не мозолили.

Такая же история была с ЧК, ведь почему было выбрано название «Чрезвычайная комиссия», а не «комитет по делам…», как тогда все называли? Потому что его создатели считали, что это ненадолго: сейчас контрреволюцию победим, установим коммунизм, и не нужно будет ни комиссий, ни лагерей.

1921 — новые лагеря

К завершению Гражданской войны, в конце 1920 года, некоторые лагеря — например, Звенигородский — стали закрывать. Но уже весной 1921 года в Покровском монастыре был открыт Семеновский лагерь, затем еще один — в «Ростокинском производственном районе» (между Заповедной улицей и проездом Дежнева). И на кирпичный завод в Медведково стали отправлять венгерских заложников и пленных, причем с женами. В мае 1921-го в Знаменском монастыре на Варварке появляется Знаменский лагерь — «для труд. дезертиров», как сообщает одна из пометок в документах, и Сергиево-Посадский лагерь. Одним из мест заключения к тому времени стала Ходынская больница. Также появляется четвертая «дружина» пленных поляков, размещенная в лагере у станции Перерва.

В июле того же года открывается «Гаша — заводской лагерь» на бывшем кирпичном заводе Гаша, у станции Лианозово. Сейчас там Керамический проезд, названный так по позднейшей продукции этого предприятия. Тогда же лагеря были открыты на трех кирпичных заводах у станции Крюково.

Работа за еду

Новые лагеря появлялись при заводах, потому что к тому времени возникла идея, что пленных, заключенных и заложников недостаточно изолировать. Их нужно еще и занять работой, чтобы было на что их кормить.

Заключенных снимали с довольствия в лагере, и кормить их должны были уже в тех местах, куда их направляли на работы. Часть заработанных средств должна была идти в Управление принудительного труда, но эта идея так и осталась абстракцией: из переписки ведомства с начальниками лагерей ясно, что никаких денег они взыскать с производств не могли.

В первое время питание заключенных во многом было организовано за счет передач родственников: часть уходила администрации, а доставшейся им частью заключенные делились с товарищами. В мемуарах адвоката Хесина, выжившего в Новопесковском лагере, отмечается: те, кто передач не получал, умирали достаточно быстро. Подтверждение этому мы находим и в справках особого отдела ВЧК. К слову, Хесин, прославившийся тем, что отсудил у большевиков особняк балерины Матильды Кшесинской, похоже, вышел за взятку. Порядка 200 тысяч рублей стоило тогда оформление «командировки», из которой человек чаще всего не возвращался.

1922 — переход на самоокупаемость

С началом 1922 года в лагерях начались новые времена: выражаясь военным языком, их сняли с государственного снабжения и сказали, что теперь все, что требуется лагерю (продовольствие, топливо), нужно зарабатывать самим. Это тоже стимулировало закрытие окраинных лагерей.

Сохранились данные о количестве пайков на 17 июня 1922 года, и по нему мы можем делать предположения о количестве заключенных. Хотя в то же время известно, что обычно их бывало в 2-2,5 раза больше. Как бы то ни было, цифры следующие: Ивановский, Андрониковский, Владыкинский, Ордынский — по 400, Новоспасский, Покровский, Крюковский — по 500, Самойловский — 600, Лианозовский — 800, Новопесковский — 1000. Как видите, больше всего заключенных было в заводских лагерях.

Отчет об исследовании лагерей за июль 1922 года сообщает, что кроме Рождественского большинство лагерей не работает. При этом подробности работы Рождественского лагеря известны из одного донесения секретного агента. У заключенного концлагеря было одно неочевидное преимущество — он не подлежал призыву в Красную армию. И в докладе говорилось: такие элементы зарегистрированы в лагере, ходят на свою обычную работу, вечером не возвращаются. На такое положение люди попадали за взятку.

Был налажен обмен заключенными-специалистами: например, маляры и столяры всюду занимались благоустройством.

В докладе конца 1922 года сообщается, что производство на предприятиях принудительного труда сосредоточено в пяти лагерях: Лианозовском и Крюковском — кирпичные заводы, мельницы, лесопилка, в Ордынском — автомастерские, в Ивановском — пошивочные, в Новоспасском — хлебопекарня.

Но когда смотришь детали отчетов по этим лагерям, становится ясно, что и в них производство не было налажено: о чем можно говорить, когда и в автомастерской, и в пошивочной работали по пять человек. Из отчетов по осмотру арестных домов известно, что большую часть времени заключенные «обирались от насекомых» — блох и вшей.

За организацией принудительных работ стояла целая концепция: и пропаганда всеобщего равенства и права на труд, и социальная месть тем, кто прежде не трудился, а при новой власти уже не мог от этого увильнуть… Но когда задаешься вопросом, что же все эти люди делали, что они выпускали, начинаешь искать информацию, то выясняется, что — ничего.

Таким образом, за счет производств не удавалось организовать ни питание заключенных, ни зарплаты администрации, которой полагалось получать жалование из средств, поступающих от мастерских.

1923 — «Лечение» вместо изоляции

С окончанием Гражданской войны, когда стало ясно, что организовать производства не удается, лагеря стали закрывать один за другим: в сентябре-октябре — Андрониковский и Семеновский, в ноябре — Владыкинский, Покровский и Новопесковский. Про последний мы еще поговорим: фактически он был переименован и некоторое время просуществовал под другим названием.

В 1923 году система содержания заключенных изменилась: была оставлена идея о том, что места заключения — явление кратковременное. С точки зрения марксистско-ленинской идеологии происходило нечто невероятное: социальные противоречия сняты, а вызываемая ими преступность осталась на прежнем месте. Идея изоляции «социально чуждого элемента» от «бывших угнетенных классов» была оставлена, вместо нее распространилась новая идея: преступность — это род болезни, человеческое нездоровье, которое нужно понять и исправить. Позднее это отразилось в названиях ряда заведений — в частности, был создан «Экспериментальный институт изучения преступности и преступников».

Арестные дома

Вернемся ненадолго в 1917 год. Помимо лагерей и тюрем, в Москве существовала другая разветвленная система мест заключения, называвшихся арестными домами. Город делился на части — районы, у каждого из которых был свой полицейский дом, при котором существовал свой арестный дом, не совпадавший с ним по адресу. Арбатский арестный дом находился в Столовом переулке, а Сретенский — в Знаменских переулках. В послереволюционные годы их содержание ничем не отличалось от концлагерей, разница была в том, что подчинялись они не управлению принудительных работ, а административному отделу Моссовета — милиции, то есть стали преемниками дореволюционных арестных домов.

В них содержались и заложники, и люди, обвиненные в криминальных преступлениях. Места заключения были переполнены и требовали постоянного перераспределения, чтобы отдельно содержать следственных, отдельно — срочных и так далее. Однако это никогда не выполнялось: когда смотришь списки заключенных арестных домов, видишь там такую же картину смешения, как и в лагерях. Существовали еще общегородские и уездные арестные дома: городской находился в Кривом переулке. Их размеры были сопоставимы: маленькие (Басманный, Якиманский) — на 40-50, а большие (городской, Шаболовский) — на 200-300 человек.

Очевидно, что до открытия лагерей в 1919 году арестные дома были переполнены.

1924 — колонии и исправительно-трудовые дома

В 1923 году был принят Исправительно-трудовой кодекс, в соответствии с которым оставшиеся лагеря были преобразованы в колонии или исправительно-трудовые дома. Теперь заключенных исправляли трудом, а изолятор остался один — Лефортовский. Существовали также и дома предварительного заключения, аналоги нынешних СИЗО. Вот как выглядит список мест заключения в Москве на 1924 год:

1. Таганский дом предварительного заключения (ДПЗ) с его отделением — сельскохозяйственной колонией Крюково (бывший Крюковский лагерь) и загородными отделениями Воскресенское и Троицкое
2. Лефортовский изолятор специального назначения с загородными отделениями (с более легким режимом): Петрово-Вырубово и Огарково
3. Сокольнический исправтруддом (бывшая Сокольническая губернская тюрьма) с двумя отделениями: Лианозовским (бывший концлагерь) и Нагорным
4. Ивановский исправтруддом (бывший концлагерь)
5. Московский трудовой дом для несовершеннолетних нарушителей (бывший Серпуховской дом на Шаболовке), с отделением — фабрикой Растеряево
6. Новинский женский исправтруддом (бывшая женская Новинская тюрьма)
7. Новоспасский женский исправтруддом (бывший Новоспасский лагерь)
8. Якиманский труддом для несовершеннолетних (бывший Якиманский арестный дом)
9. Городской дом предварительного заключения в Краевом переулке в Зарядье
10. Мясницкий дом предварительного заключения (на месте Мясницкой полицейской части и арестного дома, сейчас там находится Высшая школа экономики)
11. Сретенский ДПЗ в Колобовских переулках
12. Сущевский ДПЗ
13. Лефортовский ДПЗ (бывший арестный дом Лефортовской части)
14. Басманный женский ДПЗ (тоже бывший арестный дом)
15. Новопесковский дом краткосрочного заключения (бывший Новопесковский лагерь).

Плюс два медицинских учреждения: центральная Бутырская больница на Лесной улице и Лефортовская больница в Бригадирском переулке.

Этот список — из отчета того времени, неполный: в 1924 году существовали еще подчинявшиеся другому управлению Авдотьино-Тихвинская колония (открытая в имении Новикова), Лобаново и еще несколько сельских мест заключения.

НЭП — расцвет тюремной фабрикации

Идеологически в это время уже не стремились, как в первые годы после революции, приохотить бездельников к труду. Заключенным теперь пытались дать специальность, ремесло — подобным образом в тюрьмах тогда были распространены школы ликвидации безграмотности. Как в НЭПе «оттаяли» старые экономические отношения, так здесь «оттаяла» дореволюционная пенитенциарная теория, строившаяся на том, что человеку, попавшему в заключение, нужно помочь, и тогда, выйдя, он сможет жить нормальной жизнью. Для этого ему надо дать профессию и показать здоровые возможности трудовой жизни, даже если раньше он ею пренебрегал, предпочитая жить за счет преступлений. В соответствии с таким взглядом на вещи, до революции в женских тюрьмах приветствовались дающие квалификацию швейные мастерские и осуждались прачечные с тяжелым неквалифицированным трудом, не дававшие специальности.

В период с 1925 по 1928 год можно было наблюдать расцвет тюремной фабрикации. Концлагеря, переименованные в колонии (Линозовский кирпичный завод, Сокольнический исправдом), пытались вписаться в новую экономическую реальность. Для этого они печатали роскошные бланки и стали публиковать в газетах рекламные объявления: «Предприятия БУМС: кирпичные, мыловаренные, лесопильные заводы». Судя по отчетам, на какой-то период им удалось встроиться в новую реальность НЭПа. В Крюково, например, зарабатывали много и жаловались на то, что Таганский дом, к которому они приписаны, с их доходов живет, а свое производство не налаживает.

Однако на таких предприятиях использовался и вольнонаемный труд, и по документам пошивочных мастерских и кирпичных заводов зачастую можно увидеть, что заказ получал ДПЗ, а на производстве выполняли его частники.

На самых удобных позициях находились «патронируемые»: те, кто вышел из тюрьмы и на первое время трудоустраивался государством. Самая худшая работа доставалась тем, кого приговорили к принудительным работам. Но, например, на кирпичных заводах, требовавших выносливости и крестьянской привычки к труду, интеллигентные московские заключенные работать не могли — не справлялись. Вдобавок криминальные заключенные саботировали работы, ломая оборудование. В итоге не только качество продукции было хуже, но и экономическая выгода такого производства оказывалась под большим вопросом.

Начальник Лианозовско-Крюковской колонии (в какой-то момент они были объединены) сообщает, что у него себестоимость 1000 кирпичей составляет от 49 до 56 рублей, а у Моссиликата, где трудились вольнонаемные, — 39 рублей. И это при том, что труд заключенных не оплачивался. Заканчивая отчет, он пишет: «нужны осужденные на длительный срок под усиленной охраной». Так в низах лагерного начальства вызревала идея ГУЛАГа.

Вторую часть лекции, охватывающую период с 1930-х по 1950-е годы, можно прочесть здесь.

МОСЛЕНТА выражает благодарность проекту «Это прямо здесь» за предоставленные материалы и помощь в подготовке публикации.