«Проститутки постоянно тусовались в нашей квартире». Истории москвичей, живших в советских коммуналках

«До поножовщины не дошло»

Константин Гроусс, хореограф, художник, 49 лет

Это все было двадцать лет назад. Я снял комнату в коммуналке на Малой Молчановке. В доме со львами — прямо напротив посольства Бельгии. Сейчас его уже весь расселили, отремонтировали. Теперь это суперэлитная жилая недвижимость.

До этого я снимал квартиру на Остоженке, но в конце 1990-х улицу стали ремонтировать, делать там московскую «Золотую милю», и мне пришлось оттуда уехать. Денег особенно не было, и я нашел комнату.

Этот дом мне очень понравился — красивая квартира, огромные окна, чудесная комната. Четыре метра потолки. Заходишь — и вначале идут комнаты владельцев: гостиная, две или три спальни, ванная комната. Затем кухня, кладовка и еще две комнаты, изначально предназначавшиеся, наверное, для прислуги, при этом тоже довольно просторные. Одну из них я и снял. А первые две комнаты занимала женщина, которая издавна была там прописана. Ей принадлежали только три комнаты из двенадцати, но именно у нее были все ключи, и это она заселяла жильцов.

Очень манерная: ходила в широкополой шляпе, на высоких каблуках, в длинном платье или изысканном халате. Постоянно курила сигарету с длинным мундштуком, и вся комната у нее была в дыму. Заходя туда, ты оказывался как будто в полусне: тяжелые шторы все время полуприкрыты, светильник включен. Обстановка невероятная, микс модерна и 1930-х. Была ли у нее какая-нибудь профессия, мне сложно сказать, может, она никогда и не работала.

Жила она без мужа, с сынишкой, который был большим «подарком». В школу не ходил, зато вся школа ходила к нему. И с этим мы не могли ничего сделать, потому что он был заводилой, невероятно артистичным парнем. Фанат Аллы Пугачевой. Он все время пел ее песни, носил мамино платье и рыжий парик. Такой мальчик-травести лет тринадцати. Каждый день к нему приходили одноклассники, и он исполнял им «Паромщика», «Миллион алых роз» и далее по списку. Полный сюр! Было громко, но ничего с этим поделать не удавалось.

Постепенно я привык к этому непрерывному концерту. Сложнее было смириться с тем, что на кухне царил полный треш-бардак, потому что ни он, ни его гости за собой не мыли и не убирали. Я все время взывал к его артистизму и пытался убедить, что в человеке все должно быть прекрасно, а в таком красивом платье надо и посуду за собой мыть.

Но ничего не действовало, и чтобы помыть свою посуду, мне все время приходилось выгружать из раковины и складывать где-то рядом огромную гору тарелок.

В какой-то момент в этой квартире поселился еще один мужчина лет сорока. Среднего роста, лысоватый, немножко одутловатая физиономия, яркий приблатненный вид.

Каждый день к нему с Арбата ходили по две молодых проститутки. Как потом выяснилось, он был сутенером, и эти проститутки постоянно тусовались в нашей квартире, каждый вечер разные. Наглый тип, все время надоедал. Однажды я с ним даже подрался. Повода на помню, задели мы друг друга в коридоре, что ли... Он был крупнее, драться с ним было тяжело, и непонятно, чем бы все кончилось, но вышла хозяйка и нас разняла. До поножовщины не дошло.

После этого прошел месяц, и он пропал вместе со всеми своими проститутками. Больше его никто не видел, и комната освободилась. Я понял: надо что-то делать, пока в ней не завелся новый такой типаж. Предложил там поселиться знакомой актрисе. Ей место понравилось, и она стала снимать эту комнату. После этого все изменилось, когда в квартире появилась родная душа, мне сразу стало там очень комфортно.

На лето, пока было тепло, я выставлял раму, вокруг были тихие дворики, так что шума от этого не прибавлялось. Я ходил пешком в театр на репетиции, возвращался в эту свою комнату с прекрасной атмосферой, и жилось мне там очень счастливо. Я принимал гостей, люди с удовольствием приходили в гости.

Стоило все это недорого. На тот момент у меня не было суперзаработков, а сбережения-накопления сгорели в кризисе 1998 года, так что эта комната в коммуналке меня вполне устраивала. Да, сложно было пользоваться кухней, вечно заваленной немытой посудой.

Я полжизни прожил в центре и очень люблю весь этот район: Остоженка, Малая Молчановка, Никитский бульвар, Плющиха. И, конечно, это привилегия, когда ты можешь позволить себе никуда не ездить, не тратить время на транспорт, потому что до всех театров, до всех друзей можно дойти пешком. Утро я начинал с пробежки по арбатским переулкам. Каждый раз придумывал новый маршрут через все эти лабиринты.

«Чтобы выйти в туалет, нужно было надеть костюм»

Михаил Плохоцкий, скульптор, 41 год

Когда я был еще ребенком, моя семья переехала из дома деда в Люберцах в коммуналку на улице Короленко — это между Сокольниками и Преображенкой. В сталинском доме, в трехкомнатной квартире у отца была 16-метровая комната с балконом. И мама с папой решили переехать туда, чтобы пожить обособленно. Эксперимент продлился год, после чего мы вернулись обратно в Люберцы.

Жили мы там с какой-то душноватой семейкой. Общие пространства в квартире были своеобразно помечены соседом дядей Степой. На пролете стены в коридоре, например, висела его коллекция пачек сигарет, рядов 20.

Санузел, ванная и кухня были общими, и какая-то экспансия в квартире проводилась все время. В коммуналке это всегда чувствуется, особенно если она небольшая. А когда в трехкомнатной квартире у соседей две комнаты, то ясно, что доминируют они.

Жить втроем в 16-метровой комнате было, конечно, тесно. Но мы понимали, что ситуация еще терпимая, так как знали, что в таких же комнатах жили и семьи из пяти-шести человек.

Небольшая кухня была поделена: у каждой семьи свой холодильник, свои кастрюли.

Эти маленькие блестящие кругляши, бывало, на нее налипали. Идешь на кухню и видишь, как навстречу из-за угла медленно и флегматично выплывает это нечто, такая невероятная композиция в кругляшах. Или, бывало, она перевернется и долго лежит, шевелит лапами, никому не нужная, беспомощная.

Все это придавало нашей коммунальной жизни своеобразный оттенок. Мне, например, не очень хотелось выходить в общие пространства, я там практически и не играл. За пределами нашей комнаты территория была для меня чужеродной.

Странные были ощущения от такого жития: ты вроде бы и дома, но нет такого чувства, что это твой мир, в котором тебе хорошо и спокойно.

Выход был только один — вылезти на балкон. Он был старый, так что бетонное покрытие на нем трескалось и откалывалось. Мне было пять лет, хотелось какой-то коммуникации с улицей, и я скидывал эти бетонные камушки. Зажмуривался, а потом смотрел вниз — ни на кого не попал? Как я теперь понимаю, я себя так развлекал: наблюдал сверху за прохожими и иногда чего-то на них скидывал. Ни в кого ни разу не попал, но ситуация была интригующей, и адреналина мне хватало.

Гораздо более примечательной была коммунальная жизнь одного моего знакомого, Саши. Он жил на Смоленке, в доме, стоявшем на том месте, где сейчас построено крыло МИДа. И одной из его соседок в коммуналке на шесть комнат была первая жена художника Александра Дейнеки.

Это была такая дама, что Александр, каким бы пьяным он ни был, в одних трусах выйти в коридор не мог. Чтобы выйти в туалет, ему нужно было надеть костюм.

Когда коммуналку расселяли и все соседи стали разъезжаться, она подарила Саше рисунки мужа.

И она рассказала ему удивительную историю про Дейнеку. Оказывается, на войне он постоянно фотографировал то, что видел вокруг. И есть у него знаменитая работа «Сбитый ас», выставляется в Русском музее. Так вот, ее мотив, ее сюжет он снял на войне и создал эту картину, отталкиваясь от фотографии. Дейнека — большой любитель движения, необычных ракурсов, и ему повезло поймать момент, сфотографировать сюжет будущей картины: падение сбитого самолета и катапультировавшегося пилота с нераскрывшимся парашютом.