«А потом все это рухнуло. И началось...»

Куратор проекта

- С 2011 года вы, как журналист «Большого города», опросили жильцов 40 старых московских домов, опубликовали о них статьи и книгу. Чем так хорош дом 10 по Большой Садовой, что отдельное издание вы решили посвятить именно ему?

Д. О.: Когда я делал журналистские публикации, то постоянно «спотыкался» то об один дом, то о другой, и думал: «Вот по нему точно стоит делать книгу».

Впервые это случилось, когда я в течение нескольких недель собирал материалы о доме на Мясницкой, 21, где находятся художественные мастерские. В XX веке в них работали многие крупные художники и скульпторы, в том числе Родченко, который запечатлел дом на многих фотографиях. Материалов с каждым днем открывалось все больше, и в какой-то момент я сказал себе: «Все, стоп, этот дом заслуживает отдельной книги».

Еще мне много раз предлагали изучить историю комплекса доходных домов страхового общества «Россия» на Сретенском бульваре. Там жило множество известных людей, находились творческие мастерские… Но я не хотел браться за этот проект, потому что понимал: чтобы в архивах и воспоминаниях жильцов найти по этим домам что-то новое, нужно будет потратить не один год. И результатом должна стать не статья, не глава, а отдельная книга. Потому что для меня важно копать глубоко.

А потом в 2014 году я начал работать на Большой Садовой 10, в музее Булгакова. Меня позвали, чтобы я сделал выставку по истории этого дома, в одной из коммуналок которого с 1921 по 1924 год жил Михаил Афанасьевич с женой. Проект, который изначально задумывался, как камерный, в итоге разросся в большую выставку, потом еще в одну. Был запущен сайт по истории дома, http://dom10.bulgakovmuseum.ru/, началось активное и регулярное взаимодействие с его бывшими жильцами. Книга стала одним из этапов этого большого многолетнего проекта музея Булгакова «Дом на Большой Садовой». Я – его куратор, есть и другие люди, которые привносят свой вклад в эту работу.

- Например, посвященная Булгакову глава книги написана не вами. Кто ее автор?

Д. О.: Ее написала Мария Котова – научный сотрудник музея, замечательный специалист. Я понимал, что она сделает это качественнее меня, и отдал эту часть работы ей. Она вообще много помогала мне в работе над книгой: например, именно она показала мне посвященное 1920-м годам «дело» этого дома в историческом архиве Москвы.

Прототипы героев «Мастера и Маргариты»

Д. О.: Булгаков и этот дом – бездонная тема, которая до сих пор не раскрыта, и в будущем я хотел бы, наверное, посвятить ей время. Михаил Афанасьевич писал о доме в дневниках, многочисленных полуавтобиографических рассказах, изобразил его в «Мастере и Маргарите», известно его стихотворение об этом доме. А ведь можно найти реальных людей, которые стали прототипами героев булгаковской прозы. Было бы очень интересно поднять этот массив, структурировать его: провести поэтапное исследование фиксации мифов, фактов, соединения художественной литературы с архивными документами, воспоминаниями жильцов. Я хотел бы через какое-то время посвятить этой теме отдельную публикацию.

Например, есть известный рассказ 1922 года «№13. – Дом Эльпит-Рабкоммуна», прототипом которого послужил именно этот дом и происходившие в нем события. Булгаков там довольно интересно описывает дореволюционную жизнь этого дома, которую он знал по рассказам жителей: «И до самых верхних площадок жили крупные массивные люди. Директор банка, умница, государственный человек с лицом Сен-Бри из «Гугенотов», лишь чуть испорченным какими-то странноватыми, не то больными, не то уголовными глазами, фабрикант (афинские ночи со съемками при магнии), золотистые выкормленные женщины, всемирный феноменальный бас-солист, еще генерал, еще... И мелочь: присяжные поверенные в визитках, доктора по абортам...».

Я читаю этот кусок, зная значительную часть дореволюционных арендаторов дома – людей по большей части совершенно неизвестных. И вижу, что Булгаков прав: да, среди них были: и оперный певец, и фабрикант, и банковский сотрудник. С одной стороны – классический социальный набор для дореволюционного доходного дома. Но как интересно найти тех реальных людей, которые перекликаются либо с догадками, выдумками Булгакова, либо с тем, что он написал на основе домовых сплетен и разговоров. Ведь в 1921, когда он туда въехал, многие семьи, жившие в доме до революции, так в нем и остались, их просто уплотнили, и они, потеряв две-три комнаты, все ютились в одной.

У той же Аннушки, которая в «Мастере и Маргарите» пролила масло, а в рассказах фигурирует, как «Аннушка Чума», был реальный прототип.

- И у управдома, у которого в романе валюту нашли, в книге вы пишете о суде над ним.

Д. О.: Да. Собрать всю эту мозаику – довольно интересно, мало кто таким занимался. Я по этой теме пока прошелся только поверхностно, и то уже много интересного нашел.

Книга не о Булгакове

Д. О.: Книга не о Булгакове, конечно. В фокусе этого исследования – калейдоскоп жителей: дореволюционных, советских, нынешних. Мне интереснее было собрать данные по фабриканту Пигиту, который заказал его строительство, и жил там со своей семьей, или художнику Кончаловскому, который снимал там мастерскую. Потому что в привязке к этому дому о них мало писали.

Еще важно, что в разные годы XX века этот дом был местом сосредоточения интеллектуальной и творческой элиты города. В 20-е годы художники, поэты и писатели собирались в мастерской Якулова, в 70-е – в квартире 44, хозяйка которой, Людмила Кузнецова, проводила домашние выставки нонконформистов, в 80-е и 90-е такой точкой притяжения стал сквот. Так что у многих москвичей в этом доме прошла молодость, хотя они там не только не жили, но даже ни разу и не ночевали.

Моя сильная сторона, конечно, не в филологии, а в том, что я нахожу потомков этих реальных людей, отыскиваю о них живую, интересную информацию. Поэтому у меня есть информация, которой нет ни у одного булгаковеда. Может быть, как раз вдвоем с таким специалистом и надо проделать эту работу: предоставить ему полную информацию о жильцах, чтобы, исходя из нее, он проанализировал булгаковскую прозу.

- Михаил Афанасьевич писал «Мастера и Маргариту», когда жил уже по другому адресу. Похоже, и для него и для вас этот дом – символ, зеркало Москвы. Это так?

Д. О.: Для Булгакова он стал одним из первых мест встречи с Москвой. И он его не любил, так же, как и его обитателей, ведь он невероятно страдал в этой коммуналке. Ему дали комнату в квартире, которая была полностью заселена новыми жильцами, въехавшими в этот дом только в 1920-е годы. А до революции там находилось общежитие высших женских курсов Герье. Так что Булгаков не просто так несколько раз сжег этот дом в своей прозе, причем пожар начинался в его – 50-й квартире, или на чердаке.

Конечно, в этом доме, как в капле, отразилась вся история Москвы, ее социальное, этническое, культурное разнообразие. Но в Москве вообще нет неинтересных старых домов. И если убрать из этого дома Булгакова и все связи с «Мастером и Маргаритой», его история все равно останется такой же драматичной и яркой, как и у любого крупного доходного дома начала XX века. Каждый из них мог бы послужить основой для романа.

Роскошная владельческая квартира

Д. О.: Конечно, в определенной степени этот дом является для меня символом, олицетворением Москвы. Более того, одна квартира в нем имеет такую историю.

- Десятикомнатная, принадлежавшая Илье Пигиту?

Д. О.: Да, эта бывшая владельческая квартира. Описав ее историю можно проследить все основные московские события XX века. Я очень люблю такой подход, при котором через малое рассказывают о большом. Когда, копая глубоко, находишь детали, которые раскрывают крупные процессы. Метод, казалось бы, банальный и легкий, но он мне приятен. И идет он от моего научного антропологического бэкграунда.

Роскошная владельческая квартира, занимавшая половину третьего этажа, в которой до революции жили Пигиты, - караимский фабрикант вместе со своей женой и родственниками. А потом это была самая многонаселенная коммуналка дома, в которую поселили больше 30 человек, в основном – рабочих, среди которых остались и племянники Пигита. В ней останавливалась Фанни Каплан перед покушением на Ленина. Там строились коммунальные перегородки, но одновременно сохранялись и изначальные интерьеры. В годы расселения коммуналок она опустела, и там появился сквот хиппи, как воплощение бесшабашности, свободной, бедной, творческой жизни 80-х и 90-х.

А потом все это рухнуло. И начось... Пришла, так скажем, «культура-два», если говорить словами Паперного. Интерьеры были уничтожены подчистую, и теперь там - безликие офисы. Теперь в музее Булгакова можно видеть только крупицы: изображения лепных орла и павлина, украшавших кессонированный потолок кабинета Пигита, фотографии тисненых обоев под крокодилью кожу.

Конечно, за всем этим – история страны. О скольких таких квартирах в Москве мы даже не подозреваем, скольких историй не знаем. Так что по-моему и этот дом, и его квартиры уникальны своей неуникальностью. За ними - классическая московская история.

Поиски бывших жильцов

– Где вы искали и находили бывших жильцов, из рассказов и семейных фотографий которых по большей части и состоит книга? Ведь коммуналки в 1980-х были расселены.

Д. О.: С каждой семьей все складывалось по-разному. Информацию о Пентке и Львовой-Шершеневич я нашел через архив. О полковнике Андрее Кислякове, который погиб в Первую мировую войну, я начал искать информацию и обнаружил, что есть сейчас такой специалист по Средней Азии, Кисляков Николай Андреевич, скорее всего – его сын. А я занимаюсь антропологией, в том числе и Средней Азии. Написал одному из коллег в Петербург, и он ответил, что да, знает потомков Кислякова, прислал адрес электронной почты. Я написал и получил от них сканы старых фотографий, воспоминания.

А у Пигита, например, не было детей, но через караимскую общину я нашел его дальних родственников в Крыму. Съездил туда: записывал, фотографировал, сканировал. Родственников его жены я нашел в Facebook: они эмигранты, живут в Париже. По-русски не говорят, но, конечно же, знают историю своей семьи. Мы переписывались, они выслали мне ряд фотографий.

Забавно, как я вышел на родственников Андрея Соколова, который до революции работал отоларингологом, а в своей квартире на Большой Садовой 10 вел частный прием. Его потомков я найти не смог. И в своей первой книге «Истории московских домов, рассказанные их жителями» я о нем написал, но назвал его ухо-горло-носом, потому что так он упоминается в некоторых документах 1920-х годов. И вдруг мне из издательства звонят. Внучка отоларинголога Соколова возмущена тем, что ее предка назвали ухо-горло-носом. Я с ней встретился, она рассказала о соседях, познакомила с подругой детства, которая тоже жила в доме.

Такие истории о поисках и неожиданных знакомствах я могу рассказывать часами. Суть в том, что единого алгоритма поиска не существует. Просто с одной стороны нужно быть человеком упертым, а с другой – подходить к поиску креативно.

Русско-армянская Анна Франк

- Можете вспомнить самую невероятную находку, связанную с подготовкой книги?

Д. О.: В конце «Большой садовой, 10» опубликован важный документ, который мне невероятно повезло найти.

С 1917 года в доме жила армянская семья Татевосян-Тадэ. И найти их я решил уже в тот момент, когда книга редактировалась и готова была уйти на верстку. Написал об этом в Facebook и закрутилось: перепост, все такое, армяне подключились. В итоге мне пишут: «Вы должны поговорить с Иреной Исааковной Подольской». Эта дама – литератор, мы списываемся, я к ней приезжаю. И она дает мне рукопись на 70 страниц – нигде не опубликованную повесть «Дом Пигит», которую написала ее подруга, покойная уже Софья Георгиевна Тадэ.

Это автобиографическая повесть, написанная очень хорошим, ясным языком от имени девочки, которая вспоминает жизнь в этом доме с 1917 по 1924 года. Именно тогда он переживал один из самых интересных своих периодов: революция, гражданская война, НЭП, похороны Ленина, уплотнение квартир, рейды, голод. И все это – глазами маленькой девочки, такой русско-армянской Анны Франк.

На этих 70 листах я нашел огромное количество упоминаний о тех людях, о которых уже немало знал. Вот она влюбилась в Андрея Соколова, с внучкой которого я знаком, дальше - воспоминания о Булгакове, Кончаловском… Я познакомился с дочерью и внучкой Софьи Георгиевны, и с их разрешения эта повесть вошла в книгу, стала ее очень важной составной частью. Публикуется впервые, машинопись теперь находится в музее Булгакова.