«Зачем защищать дом, где кутили богачи?» Где и как жили в Москве герои знаменитой пьесы Грибоедова

Дом Фамусова

Для Грибоедова Москва была близкой, осязаемой» – он жил на Новинском бульваре, Мясницкой, учился в университете на Моховой, бывал в других городских пределах. Для нас – тот город безмерно далек. Но следы его остались. Увы, нынче лишь на полотнах и бумаге…

Чацкий вопрошал и сам же отвечал:

Что нового покажет мне Москва?

Вчера был бал, а завтра будет два.

Тот сватался – успел, а тот дал промах.

Все тот же толк, и те ж стихи в альбомах.

…«Дом Фамусова» – здание с треугольным фронтоном, арками, высокими окнами – стоял на одном из семи холмов Москвы – Тверском. В нем, предположительно, разворачивалось действие комедии. Это был особняк, в котором жила двоюродная сестра Грибоедова Софья с мужем Сергеем Римским-Корсаковым. С Софьи Александр Сергеевич «срисовал» портрет героини «Горе от ума». И дал ей такое же имя.

Располагался «Дом Фамусова» близ Страстного монастыря на Страстной же площади – ныне Пушкинской. Ни того, ни другого давно уж нет. Монастырь порушили в конце 30-х годов прошлого столетия, а «Дом Фамусова» снесли несколькими десятилетиями позже. На его месте был выстроен новый издательский корпус «Известий».

Грустная, в общем, история. Москвичи пытались спасти особняк. Писатель Владимир Солоухин отметил: «Дом морально связан с именами Пушкина и Грибоедова. Именно его имел в виду Грибоедов, когда писал «Горе от ума», потому дом и называется теперь «Домом Фамусова». Естественно, что такой памятник надо хранить».

Однако власти уже все решили и d 1967-м году особняк снесли. А над интеллигентами, защищавшими «Дом Фамусова», посмеялись. Мол, точно неизвестно, где жили герои комедии. Стало быть, зачем защищать дом, где кутили богачи, угнетающие народ? По этому поводу «Крокодил» опубликовал язвительный фельетон «Расплата за ветреность»…

Тысячи французов

Слово «Москва» нередко встречается в комедии. К примеру: «Да и кому в Москве не зажимали рты / Обеды, ужины и танцы?..» Вот еще: «Что за тузы в Москве живут и умирают!» И еще: «Низкопоклонник! тесть! и про Москву так грозно!»

Радетель прошлого, хранитель старинных нравов, Фамусов негодовал, видя перемены, которые считал губительными. Кто виноват? Извольте:

А все Кузнецкий Мост, и вечные французы,

Оттуда моды к нам, и авторы, и музы:

_ Губители карманов и сердец!_

_ Когда избавит нас творец_

От шляпок их! чепцов! и шпилек! и булавок!

_ И книжных и бисквитных лавок!»_

Что это означает? А вот что. На закате XVIII века, спасаясь от революционных жестокостей Дантона и Робеспьера, в Россию хлынули тысячи французов. Обосновались они и в Москве. Многие эмигранты облюбовали дома в районе Фуркасовского переулка, неподалеку от Кузнецкого Моста. Там они открыли множество лавок с разнообразными товарами и французскими вывесками.

Успех иноземцев был невиданный: московские щеголи с целью и без оной заспешили на Кузнецкий Мост. В путеводителях говорилось: «Все втридорога; но для наших модников это ничего: слово куплено на Кузнецком Мосту придает каждой вещи особенную прелесть». Будущий московский градоначальник Федор Ростопчин в своем сочинении «Мысли вслух на Красном крыльце российского дворянина Силы Андреевича Богатырева» писал: «Господи, помилуй! Только и видишь, что молодежь одетую, обутую по-французски; и словом, делом и помышлением французскую. Отечество их на Кузнецком Мосту, а царство небесное – Париж…»

Ох, эти форели!

Комедия «Горе от ума» испещрена занятными деталями. Грибоедов говорит о том, о сем, в том числе, о еде: «Дверь отперта для званых и незваных, / Особенно из иностранных, / Хоть честный человек, хоть нет, / Для нас равнехонько про всех готов обед…»

Москвичи были гостеприимны и радушны. Во многих домах двери были открыты буквально настежь. Хозяева потчевали не только заглянувших на огонек родственников и друзей, но и соседей, их приятелей. Главными условиями были учтивость и соблюдение приличий за столом. Впрочем, были и те, что ими пренебрегали…

Обеды были обильными, как во всех богатых домах. Впрочем, о разносолах у Грибоедова ничего нет, в отличие от современников – Крылова, Пушкина. В их произведениях меню героев аппетитны и изысканны. Как, например, у Евгения Онегина:

Вошел: и пробка в потолок,

Вина кометы брызнул ток;

Пред ним roast-beef окровавленный

И трюфли, роскошь юных лет,

Французской кухни лучший цвет,

И Страсбурга пирог нетленный

Меж сыром лимбургским живым

И ананасом золотым.

Впрочем, однажды и от грибоедовской цитаты пахнуло ароматом – когда Фамусов заявил, что «к Прасковье Федоровне в дом во вторник зван я на форели…»

Ох, эти форели! Рыбки, отваренные в вине или шампанском, уложенные на тарелки, царствовали над всеми кушаньями. Яство было новым, едва вошедшим в гастрономическую моду. Форелей в Москве было не сыскать, этот деликатес везли из Санкт-Петербурга, Эстонии или Финляндии. Стоит заметить, что приглашение на форели вовсе не означало, что будет подаваться одна лишь рыба. Она главенствовала, но стол обрамляли другие, не менее достойные блюда.

Трагедии Москвы

…В комедии речь заходит о трагедии Москвы, ее разорении и последующем возрождении. Осенью 1812 года Москва пережила грандиозный пожар. Это случилось после вступления в город армии Наполеона. Стихия бушевала несколько дней, падали кровли, кричали люди, все погрузилось в дымную тьму.

Когда гигантское пламя, наконец, унялось, Москва предстала в жутком обличье – повсюду лежали безжизненные тела, на месте деревянных домов стояли остатки печей, там, где были каменные, высились обгоревшие стены. Огонь обезглавил церкви, с колоколен слетели колокола…

Однако москвичи унывали недолго. Была создана особая строительная комиссия, во главе которой был поставлен известный архитектор Осип Бове. Город начал возрождаться.

После пожара минуло десять лет. Но разговоры горожан часто возвращались к пожару. В комедии - тоже. Фамусов молвит: «Решительно скажу: едва / Другая сыщется столица как Москва». Скалозуб подхватывает: «По моему сужденью, / Пожар способствовал ей много к украшенью». Фамусов продолжает: «Не поминайте нам, уж мало ли крехтят: / С тех пор дороги, тротуары, / Дома и все на новый лад…»

Чудеса божественные

Поэт и ученый Алексей Мерзляков радовался московским переменам: «С нами совершаются чудеса божественные. Топор стучит, кровли наводятся, целые опустошенные переулки становятся по-прежнему застроенными. Английский клуб против Страстного монастыря свидетельствует вам свое почтение. Благородное собрание... также надеется воскреснуть».

В дворянских кварталах Москвы началось строительство изящных и уютных особняков. Архитекторы приступили к составлению проектов общественных зданий, среди которых были Провиантские склады на Крымской площади, Манеж, Первая Градская больница на Калужской, Опекунский совет на Солянке. Новый облик получило перестроенное Иваном Жилярди здание университета…

Пробки и памятники

Увы, Грибоедов не дожил до момента своей славы, когда о комедии заговорили, и газеты расцветились похвалами драматургу. Александр Сергеевич уже два года лежал в могиле, когда в 1831 году состоялась премьера «Горя от ума» в Москве в Большом театре. На сцене блистал весь цвет русской сцены. Фамусова играл Михаил Щепкин, Чацкого – Петр Мочалов, Молчалина – Дмитрий Ленский. Овации грохотали, сотрясая величественное здание.

«Горе от ума» играют в России постоянно, в разных театрах. И всякий раз монологи, реплики комедии, прочитанные артистами, встречают аплодисментами, хотя текст давно знаком, приклеился к памяти еще со школьных времен. Вспомню лишь несколько незатейливых фраз, брошенных свояченицей Фамусова Хлестовой: «Легко ли в шестьдесят пять лет / Тащиться мне к тебе, племянница?.. мученье! / Час битый ехала с Покровки, силы нет…»

Поневоле удивишься – отчего так долго добиралась до Страстной площади бедная Анфиса Ниловна? Неужто, на перекладных? Или в те времена тоже были пробки?

…В 1959 году на Чистопрудном бульваре появился памятник Грибоедову работы скульптора Аполлона Мануйлова и архитектора Александра Заварзина. Монумент был установлен к 130-летию со дня смерти Александра Сергеевича.

Поэт задумчиво смотрит с высоты на бегущую внизу людскую реку, словно вопрошая: «Что нового покажет мне Москва?» Но ничего не произнесет Александр Сергеевич, не улыбнется иронически, не уронит каменную слезу, не пожалеет об изгнанной отцом Софье: «Не быть тебе в Москве, не жить тебе с людьми. / Подалее от этих хватов, / В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов, / Там будешь горе горевать…»