«Я учу взаимной любви»

— Всего в него войдет 12 томов, — едва опустившись в удобное кресло и сцепив ладони замком, пояснил он. — Это очень многожанровое издание. В него войдут и стихи, и проза, и эссе, и всякие отзывы обо мне — обвиняющие меня и в антисоветизме, и в сотрудничестве с КГБ, и во всех прочих грехах.

Обвиняли-то, отвечаю, действительно, много и многие. Стало интересно, что же помогло.

— Даже в самые тяжелые времена большинство людей меня поддерживало, и это очень помогало, конечно. Другое дело, что некоторые из этих людей страдали из-за меня.

«Я идеализировал власть»

—Вы были искренним борцом?

Мы все — все поэты-шестидесятники, включая даже Беллочку Ахмадулину, – во многом идеализировали советскую власть. Мы по собственной воле, по своим знаниям идеализировали очень многое! В том числе – благодаря нашим родителям.

Не то чтобы они нас уводили в сторону. Но у них было их совершенно нормальное желание сберечь ребенка от многого из того, что они знали. Они боялись за нас, боялись, что мы потеряем веру.

—Кажется, потеря веры, точнее, некоторая смена взглядов – неизбежность для каждого человека.

Возможно. У меня, например, совершенно точно были разные периоды в понимании жизни. Это нормально. Это говорит не о том, что человек сам себе начинает лгать, а о том, что я сам себе постепенно открывал глаза на то, что происходило с нашим поколением.

—Не по профессии, но по сути: в чем главная заслуга вашего поколения?

Если бы не мы, наши дети и внуки до сих пор не знали бы очень многого. Мы ведь открывали – невероятно болезненно для себя – большое количество страниц в истории России.

—И каково самое главное ваше открытие?

Я был уверен, что основателем ГУЛАГа был Сталин. И только потом, когда попал в архивы, увидел, что под документом об открытии первого ГУЛАГа на Соловках стоит одинокая подпись дедушки Ленина.

Или когда Ленин призывал всех вешать, а потом списывать это на банды «зеленых» и за каждого повешенного выписывать не менее 100 тысяч рублей — представить невозможно! А когда он предлагал подкупить великого физика Бехтерева, чтобы тот не критиковал советскую власть?! Я читал его записки… Это бесконечные требования крови, крови, крови собственного народа! И не только «интеллигентиков», но и рабочих, и крестьян — тех классов, ради которых он и делал революцию.

—Тогда вы и стали антисоветчиком?

Я не был им никогда! У меня даже есть такие строки: «Я настолько был парень советский, что и антисоветский порой». Я так любил советскую власть, что часто против нее выступал, потому что хотел, чтобы она стала лучше! Я верил, что ее можно исправить. И старался. И, может быть, даже немножко исправил.

—Взгляды менялись ведь и у ваших коллег…

Помню Беллу Ахмадулину – с комсомольским значком, с блеском в глазах. Помню, как она воскликнула: «Революция тяжело больна! Ей надо помочь!» И Юнна Мориц ответила ей мрачно: «Революция сдохла, и труп ее смердит!» Сейчас это и представить невозможно, потому что Юнна — номер первый среди антиамериканских поэтов и поэт, призывающий чуть ли не к войне против мирового империализма.

—Все переворачивается в головах у людей.

Да… А Беллочка была замечательная! Она так защищала всех порядочных людей! Она ведь была единственная, решившаяся приехать к академику Андрею Сахарову в Горький. Нас туда не пускали. А она приехала — в огромной шляпе из Парижа и с букетищем хризантем — и просто сдвинула «калошников», дежуривших у подъезда Андрея Дмитриевича. «Позвольте мне преподнести эти хризантемы величайшему русскому ученому и мыслителю!» — сказала она, и они расступились…

—В вас есть злость, ненависть к тем временам?

Нет. Когда начинаешь изучать историю, понимаешь, что ненавидеть нельзя. Ненависть закрывает глаза. Скорее, я многих стал жалеть. Даже Сталина. Ведь что такое война? Это, в том числе, борьба двух комплексов неполноценности: один был несостоявшимся художником, второй – несостоявшимся поэтом.

«Я учу взаимной любви»

—О чем сейчас вы пишете?

Попав некоторое время назад в больницу, я написал там несколько стихов. Многое задевало… Например, почему такое большое количество людей оскорбляет то, что я преподаю в США. Они считают, что я продался за «длинный доллар», забывая о том, что Гоголь писал «Мертвые души» в Риме, а Тургенев лучшие свои произведения — в Париже. Тогда подобное воспринималось совершенно нормально, а сегодня – нет.

—Почему?

Изменилась психология. Я даже думаю: а не из-за зависти ли это? Может те, кто оскорбляет меня, сами хотят уехать? Но — не получается… Я считаю, что выполняю в Америке свою миссию — может, заблуждаюсь, но искренне так думаю. Ведь что сейчас происходит на Земле? Разжигание национальных ненавистей! Это вредительство! И нашей главной целью должно оставаться братство народов. Способны ли мы к этому? Не знаю. Мне кажется, если бы сейчас воскрес Пушкин и вышел бы на улицу, его бы закололи заточками наши скинхеды-подонки.

Мы не должны быть терпимыми к таким вещам! И в США я стараюсь делать нации ближе друг к другу. Я учу взаимной любви студентов своего кинокласса… И кажется, у меня это получается. Приведу только один пример.

Одна студентка-американка, посмотрев «Летят журавли», принесла мне письмо сыгравшей там главную роль Тане Самойловой, не зная, что Таня уже умерла… Она вложила в конверт крошечную фотографию своего мужа, ни за что ни про что убитого в Афгане.

Я написал 31 декабря 2014 года, в больнице, стихотворение «В университетском киноклассе». Там есть такие строки:

Здесь так любят о холодном лете / прошкинский, пожалуй, лучший фильм, / дети Чили и Анголы дети, / парагвайка, чероки и финн.

Плакали ковбоистые янки / что Папанов уркой был убит. / И не будет в сердце китаянки / никогда Приемыхов забыт.

Жаль, что запоздало Мордюковой / выразил ковбой за "Комиссар" / благодарность дедовской подковой / этот фильм — он стольких потрясал.

Вот что написала поэтесса / и представьте, что из США: / "Думала над фильм "Unfinished пьеса". / У меня теперь другой душа"...

И в письме Самойловой Татьяне, / веря, что она еще жива, / фото мужа, павшего в Афгане, / принесла талсанская вдова.

Разве Землю мало истерзали? / Кинокласс - особая страна — / войнообожателей нет в зале, / в зале все твои враги, война.

Снайпером Кабирия не стала, / Хоть жилось ей вовсе нелегко, / и дорогу к храму показала / всем Анджапаридзе Верико.

Я был в 97 странах и вот что хочу сказать: нет ни одной национальности на планете, состоящей только из плохих людей!

Японский бог!

—Евгений Александрович, кто, на ваш взгляд, самый интересный молодой российский поэт?

Из поколения тридцатилетних лучшая, мне кажется, Вера Полозкова. Если я устрою когда-нибудь большой вечер поэзии, обязательно позову Веру. А из совсем молодых — пока не знаю. Была у меня любопытная история… Мне очень понравилась одна девочка, я даже написал о ней статью. А потом позвонил ее отец и попросил больше ее нигде не печатать, потому что все стихи написал он сам.

—Как вы относитесь к мату в поэзии?

Все очень зависит от того, как мат употреблять. Хотя в целом, конечно, мне мат в стихах не особо нравится. Сам я себя даже в жизни сдерживаю и если уж хочу сказать что-то такое, говорю: «Японский бог!»…

Я написал поэтессе Вере Павловой заклинание, чтобы она перестала ругаться матом! И кажется, она меня услышала, понизила шкалу. Вера Полозкова, про которую я уже говорил, очень талантлива и как поэт, и как чтец. Хорошая девочка, я недавно поздравлял ее с рождением дочки. Она с экрана телевизора мне пообещала, что больше не будет материться!

—Как считаете: изменилось ли значение и роль поэта и поэзии сегодня по сравнению с шестидесятыми годами?

Ни в коем разе! Чем больше людей забывает о необходимости поэзии, тем ее значение возрастает. Разве вы не видите?