«Человек может быть счастлив, сидя на горе в чем мать родила». История переехавшего из Минска в Москву мастера вьетнамского боевого искусства

Про каратэ в Союзе, военных и человека из Вьетнама

Я родился и вырос в Минске. Когда я был подростком, по всему Союзу была мода на каратэ. В залах тогда по 500 человек было. Я тоже занимался, но не только каратэ, а еще легкой и тяжелой атлетикой, дзюдо. Пример подавал мой отец. Тогда он уже занимался научной работой, но, будучи мастером спорта по тяжелой атлетике, еще и преподавал. Делал он это бесплатно, ради удовольствия.

Тогда в зал приходили ребята, которые не столько тренировались, сколько поддерживали здоровье. И среди них было несколько человек, которые постоянно отрабатывали какие-то необычные движения. Я пытался узнать, что это, но они только отвечали, что занимаются у одного вьетнамца. Больше не говорили ничего. Но мне было очень интересно, и я стал просить, чтобы меня тоже взяли с собой к этому учителю. Тогда мне было всего 13 лет.

Так я и попал к своему вьетнамскому мастеру. Его звали Тхиен Зиен. Занятия у него сильно отличались от того, что я видел раньше. Во-первых, людей здесь было несравнимо меньше. Сотни каратистов против полутора десятков занимающихся у Зиена. К тому же все они были военными. Судя по всему, учителя изначально пригласили к нам по линии партии и правительства. Даже сам зал, где мы тренировались, по сути, никаким залом не был. Это было что-то вроде лектория в одном довольно непростом месте. В помещении стояли столы и стулья, которые на время тренировки сдвигали в угол. А если нужно было принять душ, приходилось идти на другой этаж.

Но тогда я ничего этого не понимал и особо не подмечал. А вот сам мастер понравился мне сразу. Где-то внутри было ощущение контакта, я как-то сразу понял, что этот человек — свой.

Про феноменальную память и тренировки у оперного театра

Первый год на меня вообще никто внимания не обращал. Просто мы — здоровые взрослые мужики и я — приходили и тренировались. Они что-то учили — я учил вместе с ними. Зиен им что-то рассказывал — я тоже слушал и запоминал.

Однажды все уже разошлись, а мастер попросил меня остаться и помочь перенести стулья. Говорил он по-русски тогда очень плохо, но я его понимал. Мы освободили зал, составили столы друг на друга, и тогда он спросил меня: «Ты что-то запомнил? Покажи!».

А я очень много запомнил. В детстве у меня была очень цепкая, феноменальная память на такие вещи. У Зиена, как у нас говорят, челюсть отвисла. Когда я закончил, он сказал мне: «Ты сюда больше не приходи. С тобой мы будем заниматься отдельно».

С тех пор у меня был его телефон. Я ему звонил, мы договаривались и шли тренироваться в парк рядом с оперным театром. Сейчас он довольно окультуренный, ухоженный, а в то время до него особого дела никому не было. Там шашлыки жарили, выпивали, а некоторые могли у тебя из карманов и последнюю мелочь вытрясти.

Вот там мы и занимались. Зимой, летом — не важно. Зиен показывал движения, мне тогда трех или пяти раз хватало, чтобы запомнить. Отрабатывал я их уже дома, потом снова ему показывал. Тогда я узнал, что стиль, которым он владел, назвался по-вьетнамски Там Куи Кхи-конг.

Но бывало, что мы договаривались, а он не приходил. Зиен никогда не говорил, почему это случалось. Во-первых, конечно, он со временем начал говорить на русском гораздо лучше, но языковой барьер сохранялся, а во-вторых, он вообще всегда говорил о себе очень мало, зато постоянно улыбался. Сейчас, когда столько лет прошло, я думаю, он особо не распространялся ни о чем, потому что и верил, и не верил мне одновременно. Да и в целом вьетнамцы — люди более закрытые. Их менталитет на наш не похож. Они другие.

Про последнюю встречу

Так я прозанимался с Зиеном с 1978 по 1985 год, а там меня забрали в армию. В один день мы закончили тренировку, и я сказал своему мастеру: «Все, завтра ухожу служить!» Зиен, как всегда, заулыбался, начал кивать головой и говорить: «Ой, хорошо, хорошо». Это была наша последняя встреча.

Больше я никогда его не видел. Уже потом, в 90-е я иногда встречал тех людей, что когда-то занимались у него. Они к тому времени успели выйти на пенсию, стать толстыми и пьющими, но мне говорили, что продолжают тренироваться. Однажды они сказали мне, что Зиен умер.

Только сейчас я понимаю, что ни разу не видел его на тренировках с голым торсом. Думаю, он или был когда-то серьезно ранен или у него была какая-то болезнь. С ним точно что-то было не так. Он, конечно же, очень быстро двигался, но все равно было заметно: его что-то сковывает, возможно, у него что-то болит.

Я ничего о нем не знал. В 13 лет мне и не хотелось ничего знать. Мне были интересны не подробности чужой жизни, а упражнения, стиль.

Про бригады, жизнь в лесу и неизвестность

После армии я не сдавался — продолжал тренироваться, общался с людьми из мира боевых искусств. Про Зиена я не рассказывал, но в залы постоянно ходил.

А когда пришли 90-е, все, кто хоть чего-то стоил, прямо из этих залов пошли в бандиты. Там были деньги, автоматы, мерседесы, бригады — это вот все. Сама ситуация складывалась так, что деваться больше некуда.

Я тогда ушел в лес. Не из-за бандитов. Если бы их не было, я бы все равно ушел. Мне нужно было тренироваться, медитировать. В какой-то момент все, кто по-настоящему серьезно занимается боевыми искусствами, так поступают. И я прожил в лесу три года.

Рядом с Минском был заброшенный аэродром. На его территории стояли небольшие домики. В каждом из них — буржуйка. В общем, там можно было жить. И вот, мне 23 года, я — там.

Помню, я тогда часто медитировал ночами. Садился вечером и сидел до самого утра. Вообще не спал.

Иногда, конечно же, я оттуда выбирался, например, за продуктами выходил, но неизменно возвращался обратно. И я продолжал тренироваться, тренироваться, тренироваться…

А потом я оттуда вышел. Я долгое время пробыл один, в постоянных тренировках. Сил накопилось столько, что казалось, хоть в морг заходи — если к трупу прикоснешься, он задергается. Палки, вон, в землю втыкай, чтобы розы поддерживать, — прорастут. Кстати, это реальная история. Палки эти были. Действительно проросли. Деревья там теперь.

А снаружи был полный развал — 90-е, ни работы, ничего… Было совершенно непонятно, что делать дальше.

Про Москву, криминал и дело принципа

Сколько себя помню, я постоянно ездил в Москву. Приезжал хоть на день, хоть на два. Несмотря на то, что здесь и людей, и шума было больше, чем в Минске, этот город мне очень нравился.

В Москве у меня знакомые давно были. А тут один человек туда переехал. Мы неплохо знали друг друга. Когда-то ходили в одни залы, можно сказать, сдружились. Он меня в Москву и позвал — преподавать боевые искусства.

Я долго не думал. В Минске все равно ловить было нечего. Переехал, начал тренировать людей. И все шло хорошо, пока не выяснилось, что в учениках у меня — самые настоящие бандиты. Я, наивный, знать об этом ничего не знал, пока они не решили сделать мне подарок. Поблагодарить захотели за науку, ну, и своим в доску признать. В общем, начали предлагать мне девочек. А девочкам до совершеннолетия было явно далеко.

Это был такой удар… Я прямо ошалел. А у меня квартира съемная, деньги нужны. Они хорошо мне платили. Стоило мне отказаться от них — все, деньги кончатся. А дальше — чемодан, вокзал, Минск. Назад мне совсем не хотелось. И все-таки я ушел от этих людей, отказался. Это было дело принципа. Ну, невозможно же так.

Про первого ученика и начало истории

Назад в Белоруссию я не уехал. К тому времени я познакомился с одним человеком. У него своя фирма была. Он строительством занимался. А я в этом понимаю, в армии строителем как раз был. К тому же обучаюсь быстро. В общем, начал с этим человеком работать. Быстро все понял, а потом и вторым директором в этой фирме стал. Года три что ли мы вместе проработали.

Тренировки, конечно, тоже никуда не исчезали. Еще пока я народ тренировал, появился в моей жизни Владимир Костомаров. Он был по-настоящему влюблен в боевые искусства, в восточную философию вообще. Тогда ему было 23 года. И я ему все рассказал — и про себя, и про Зиена, и про стиль.

И вот с ним уже мы начали заявлять о себе. Володя был очень способным — быстро учился, много тренировался. Мы с ним работали отдельно. А потом и Федерацию Там Куи Кхи-конг создали в Москве, начали набирать людей и тренировать их. Так моя московская история и началась. Это было начало 2000-х.

Про кратчайший путь

Наше боевое искусство, конечно, буддистское абсолютно. Мне еще Зиен говорил: «Найди монахов». Сам он мне прибежище дать (провести церемонию принятия буддизма — прим. «Мосленты») не мог. Он же не монах.

Когда-то давно буддистские монахи, которые практиковали полное освобождение сознания (это называется шуньята или пустота), передали свои знания мастерам боевых искусств. Есть история про легендарного монаха Такуана Сохо, который поделился всем, что знал с одним мастером меча. Тот за всю жизнь убил десятки людей, а вот получил такие знания. Время тогда было другое.

Но дело не только в исторической реальности. Просто для буддистов боевое искусство — кратчайший путь к достижению того самого состояния пустоты. Что это такое — часами говорить можно, а не объяснишь. Надо пережить. Но стоит человеку достигнуть этого состояния, он становится свободен.

Если ты внутри боя испытываешь страх, себялюбие, неуверенность или не знаешь, как действовать, голова отлетит и покатится по пыльной дороге. Ум должен быть в состоянии пустоты, тогда он мгновенно решает задачи. Вообще все буддисты стремятся к такому состоянию сознания.

Про учеников, бабочку и косточку

К нам на занятия приходят самые разные люди, и картины мира у них самые разные. Боевое искусство понимается на разных уровнях. И сначала человек просто прилежно занимается, хорошо выполняет упражнения, но их глубинный смысл для него недоступен. Это нормально. Со временем понимание приходит. Так в любом искусстве, в любом мастерстве, не только в боевом.

За эти годы я понял, что каждый ученик — проверка для учителя. Люди показывают тебе, можешь ты быть наставником или нет. Например, приходит человек, а у него видение мира вообще не такое, как у тебя, может быть, даже противоположное. И если ты начнешь с этим бороться, если решишь, что только ты знаешь, как для другого правильно, у тебя крыша поедет. Ты глубоко и тяжело заболеешь.

У каждого есть свобода воли. Приходит к тебе человек со своим пониманием, что такое хорошо, а что такое плохо, со своими ценностями, так ты ему своих не навязывай, но и не скрывай. Есть история про день рождения бабочки, на который пришла собачка и принесла имениннице косточку. Для собачки это было самое ценное, она от себя оторвала. Но бабочка не ест косточки. Так же и тут. То, что близко тебе, может вызвать у другого отторжение и наоборот. И в процессе занятий картины мира либо меняются, либо люди просто уходят дальше своим путем. Это нормально.

Про странный сайт и превращенную в храм квартиру

Когда Зиен говорил, что для меня было бы хорошо найти вьетнамских монахов, я не понимал, что это и зачем оно мне нужно. При этом в Минске у меня был знакомый буддист, он даже звал меня на какие-то встречи, но каждый раз не складывалось, будто останавливало что-то.

Когда я приехал в Москву, начал искать вьетнамцев. Где только ни был. На рынки даже ходил. Думал, вдруг там кого-то встречу?

И однажды, лет 20 назад, наверное, я случайно наткнулся на сайт о вьетнамцах, буддизме Чистой Земли (название буддийской школы, распространенной во Вьетнаме и других странах Дальнего Востока — прим. «Мосленты»), дзен-буддизме. Надо было видеть этот сайт. Он был очень плохо сделан и практически не работал. Но там было несколько фотографий вьетнамских монахов и телефон. Ну, я и позвонил.

Трубку взяла русская женщина. По голосу я понял, что она намного старше меня. Я стал задавать ей вопросы, она — мне. В итоге я рассказал ей всю свою историю, в том числе и про Зиена. Мы проговорили около двух часов, после чего она сказала: «Приезжай к нам прямо сейчас». Я записал адрес и поехал.

Это была обычная квартира, которую превратили в настоящий буддийский храм. Там было очень красиво. Меня встретила пожилая пара — мужчина и женщина лет 70-80, дядя Кан, как потом мы все его звали, и Инна. Именно с ней я и говорил по телефону. Там же была и молодая вьетнамская пара — муж и жена, явно буддисты. И мы еще несколько часов просидели с ними там и проговорили.

Самое интересное, они сказали, что через несколько дней должен приехать большой вьетнамский учитель, фактический глава школы. Его зовут Тхить Ньы Дьен. И это теперь мой учитель. Именно у него я и принял прибежище. Все это тоже было в начале 2000-х. С того времени я начал постоянно общаться с вьетнамцами, живущими в Москве.

Про тайну и доверие

Вьетнамцы, живущие здесь, — люди очень разные. Среди них есть и бизнесмены, и простые рабочие. Но у всех есть одна общая черта — они очень долго не доверяют. А вот если тебе удастся завоевать их доверие, все. Ты — брат.

Есть поговорка: вьетнамцы не знают, что есть во Вьетнаме. И это правда. Однажды к нам приезжал президент Вьетнама. Он знает о Там Куи Кхи-конг. Мы говорили с ним. Но у него нет никакой конкретики. Все из-за того, что вьетнамцы не говорят друг с другом.

Во Вьетнаме тайна имеет огромное значение. Для них это очень важно, так что и сейчас сохранение секретов, в самом широком смысле слова, имеет огромное значение.

Про пагоду в деревне

Осенью 2017 года в ближайшем Подмосковье, в деревне Марусино открылась вьетнамская буддийская пагода — наш храм. Не могу сказать, что принимал какое-то очень активное участие в его постройке. Конечно, я делал пожертвования на пагоду, а еще что-то советовал дяде Кану в плане строительства, но этим моя роль и ограничилась. Единственное, я, конечно, принимал участие во всех связанных с храмом церемониях. Это обязанность верующего.

Вьетнамское религиозное объединение называется «Соломенная хижина». Оно абсолютно официально зарегистрировано. Для строительства пагоды был куплен участок, на котором и выстроили здание, внешне напоминающее обычный коттедж. Но никто ни от кого не скрывается, конечно. Там есть большая вывеска.

В пагоде постоянно идут службы, там живут монахи. Нашу настоятельницу зовут Туе Дам Хыонг. Она прибыла в Москву шесть лет назад и осталась.

Здесь очень много сил и внимания направляют на помощь людям. Пагода помогает детским домам, нуждающимся. Национальность никакой роли не играет.

Я сам часто бываю здесь, иногда даже ночью. Некоторые мои ученики в свое время решили принять прибежище в Учении Будды и стали прихожанами нашего храма. Конечно, я рад этому.

Про счастье на вершине горы и постепенный путь

Наша школа продолжает работу, на занятия постоянно приходят люди, пусть сейчас их значительно меньше, чем несколько лет назад. Тогда был просто какой-то бум. Залы открыты на Таганке. Еще один зал есть в подмосковном Жуковском.

Когда постоянно и осознанно занимаешься, начинаешь чувствовать себя иначе, открываешься миру, энергия просто прет. В таком состоянии даже если человек просто сидит на вершине горы в чем мать родила, он все равно будет счастлив просто по факту своего рождения и существования. И ничего с этим поделать нельзя. Собственно, объяснить тоже невозможно. Это настолько сильное переживание, что ты просто погружаешься в него полностью и пребываешь в нем.

Но иногда людей это пугает. Сложно найти аналог чему-то подобному в повседневной городской жизни, а наша психика очень боится всего, что не может объяснить. И как только люди приближаются в тому самому состоянию, о котором говорят учителя, они сталкиваются тем, что в этом нет привычных амбиций, устремлений, желаний. Кто-то тут же теряет интерес, а кого-то это пугает. Из-за этого люди иногда уходят.

Вот, к примеру, в буддизме есть много ограничений. Людей иногда пугает само слово «аскеза». Но дело в том, что резко ограничивать себя никто не заставляет. Все должно происходить плавно, постепенно. Сразу же создавать себе жесткие запреты ужасно неправильно.

Многие занимаются в нас уже много лет. За это время их жизнь сильно изменилась. Они сами тоже. За бывшими учениками я не слежу. Каждый из них пошел своим путем и получил свои результаты. А наш путь просто продолжается. Во благо всех живых существ.