«Архитектор всегда будет за изменение мира»

В издательстве Strelka Press вышла «Суперкритика» Питера Айзенмана и Рема Колхаса — манифест амбициозной «критической архитектуры», которая не только возводит дома, но и изучает устройство окружающей нас реальности. Основа книги — это запись часовой дискуссии Айзенмана и Колхаса, состоявшейся 30 января 2006 года в лондонской Архитектурной ассоциации, и посвященной главным образом их карьере, проектам и книгам. Буквально через несколько дней после этого в том же помещении архитектурные критики Джеффри Кипнис и Роберт Сомол провели еще одну дискуссию, на которой обсудили и по-своему интерпретировали выступления влиятельных архитекторов. Запись их беседы составляет вторую половину текста книги и объясняет ее название «Суперкритика», или критика критики. В качестве дополнения к этому основному материалу книга содержит расшифровки тех докладов Питера и Рема, которые в определенный момент задали вектор дальнейшего развития их архитектурной практики. С разрешения Strelka Press МОСЛЕНТА публикует несколько наиболее ярких моментов из дискуссии архитекторов, третьим участником которой был модератор Бретт Стил.

Питер Айзенман: Идея этой встречи зародилась года два назад в Нью-Йорке, когда мы с Ремом и двумя другими архитекторами участвовали в одной дискуссии. Тогда мы оба ощущали неловкость, потому что понимали, что из уважения к присутствующим мы не можем себе позволить говорить о том, что действительно интересно нам двоим. Когда мы вышли из зала и пошли выпить кофе, я, помнится, сказал: «Рем, нам обязательно надо побеседовать один на один», — и он согласился, что это хорошая мысль.

Тогда я сказал, давай проведем серию из трех встреч: одну у тебя в Роттердаме, другую у меня в Нью-Йорке, и еще одну на нейтральной территории. Вероятно, моя англомания заставила меня сразу же подумать о Лондоне как о месте третьей встречи. Так или иначе, сегодня — первая из этих встреч. Мы полны энергии, и я надеюсь, что если эта встреча пройдет удачно, то мы проведем и остальные две.

(...)

Рем Колхас: Мое выступление сегодня будет немного более личным. Я считаю, что могу заниматься архитектурой как журналист, а журналистика — это профессия, за которой не стоит научной дисциплины. Журналистика — это просто состояние любопытства, которое можно настроить на любой предмет, и это любопытство до сих пор остается важной движущей силой в моей работе.

Архитектура — поразительно древнее занятие, область которого, законы и интересы которого в отдельных случаях существуют уже более четырех тысяч лет. Мы же сегодня живем в такой момент, когда предметом архитектуры становится, можно сказать, весь мир. Я стал архитектором в 1970-е годы, во времена, которые считаю началом глобализации, так что мой журналистский интерес к миру оказался полезен. Этот мой, можно сказать, журналистский проект — наблюдать за тем, как глобализация отражается в архитектуре, — оказался чрезвычайно интересным. Наш интерес к архитектуре часто подогревает тот или иной нарратив или анекдот. Я прекрасно понимаю, что эти слова в профессии стали ругательными, но так было и с моим интересом к Берлинской стене, исследованием которой я начал заниматься в 1971 году: я видел в Стене архитектуру, которая заставляет людей вести себя необычно. Это необычное поведение проявлялось в попытках — иногда удачных, иногда нет — выбраться из Восточного Берлина. Я хочу сказать, что окружающее архитектуру облако, складывающееся из нарративов и трагедий, тоже входит в круг моих забот и учитывается в работе.

(...)

Думаю, что нам нужно пересмотреть свой взгляд на дисциплину архитектуры и ее место в мире. Если из всего репертуара возможных действий архитектору придется выбирать между двумя вариантами — изменить мир или оставить все как есть, архитектор всегда будет за изменение. Если нужно выбирать между воплощением идей и их изучением, архитектор всегда на стороне воплощения. Я не понимаю, как в рамках одной профессии можно ограничиваться таким набором средств, как архитектурное вмешательство, изменение, воплощение и действие, и на этом основании строить свою практику, а воздержание от действий, наблюдение и рефлексию оставлять за бортом. И все же мне кажется, что в последнее время роли внутри архитектурного сообщества меняются, причем в такую сторону, что некоторые даже считают то, что мы делаем, недостойным звания архитектора.

У нас в офисе мы стараемся отойти от образа архитектора-интеллектуала и быть публичными интеллектуалами, то есть такими интеллектуалами, которые приносят пользу за пределами архитектуры. (...) Мы изучаем политические и прочие составляющие каждого проекта, стараемся понять, может ли то, что мы собираемся сделать, вызвать кумулятивный эффект; накапливаем знания не только об архитектуре, а о мире вообще — со всеми его несообразностями. Когда мы занимаемся такой работой, мы выходим в мир европейцами, а в Европу возвращаемся гражданами мира. Мы все воспринимаем мир очень по-разному. Возьмем Гибралтарский пролив. Для нас, европейцев, желание переплыть его — это вопрос спортивного интереса, тогда как для африканцев — это вопрос жизни и смерти.

(…)

Мы живем в такое время, когда почти все культуры не только сталкиваются, но еще и взаимодействуют друг с другом, влияют друг на друга. И главный вопрос, который мы должны себе задавать в связи с нашей работой, — как нам реагировать на эти новые условия текучести и взаимодействия? Мне интересно понять, можем ли мы, работая в этих условиях, изменить ситуацию к лучшему. И для нас как архитекторов этот вопрос по-прежнему остается чрезвычайно важным.

Моя аудитория — это и люди, создающие здание, и те, кто его использует, и люди, проходящие мимо, и даже те, кто будет любоваться окончательным всепобеждающим образом этого здания, образом, который может присниться только в самом безумном сне, образом, плоским, как туристическая брошюра, или существующим в виде картинки в интернете, — всеми этими образами, пребывающими в постоянном и бесконечном диалоге.

ПА: (…) Так сложилось, что мы оба строим не там, где живем и работаем. Я не строю в США, а Рем не строит в Нидерландах. Этот аспект глобализации определенно влияет на нашу работу. Но даже если это часть глобализации, мы оба по-прежнему зависим от местной политики. Я, например, до сих пор не понимаю, как я должен относиться к местной политике. Мы сейчас делаем проект в Галисии, а эта провинция — сама по себе аномалия в контексте Испании. Мы с тобой оба участвовали в первом конкурсе на этот проект, и оба из-за границы. Можно сказать, что глобализация там никого не волнует. Люди там главным образом озабочены собственной культурой, независимостью своей провинции, возможностью говорить на своем языке. Вместо того чтобы стремиться стать частью глобальной экономики и жить в условиях глобального рынка, они пытаются делать нечто почти диаметрально противоположное. Понять это трудно даже людям, живущим в Мадриде и Барселоне, не говоря уже о жителях Нью-Йорка.

И понимание этого националистического стремления народа Галисии к автономии имеет мало общего с моей компетентностью в вопросах архитектуры. Может быть, именно это имеет в виду Рем, когда говорит о том, что я слишком увлекаюсь, рассматривая архитектуру под микроскопом. Я согласен с ним, но я не политолог. Попадая на территорию политики, я ощущаю себя непрофессионалом. Я не уверен, что мы как архитекторы можем быть гражданами мира в истинном смысле слова, потому что не думаю, что мы этому обучены. Мы имеем дело с конкретной ситуацией, которая в конечном счете требует архитектурного решения.

Народ Галисии хочет знать, станет ли наш проект символом ее национального духа. Похожий вопрос возник недавно, когда мы делали проект на Тайване. Там этот вопрос мог бы звучать так: как этот проект поможет народу противостоять материковому Китаю? Сейчас мы делаем проект в Джакарте, и я даже не буду делать вид, что понимаю все нюансы местной политики. Мы должны быть готовы смотреть на вещи по-разному. А здание CCTV (офис штаб-квартиры центрального телевидения Китая, построенный в Пекине в 2004-2009 годах по проекту Рема Колхаса и Оле Шерен) — это все-таки зрелище, спектакль, успешный спектакль, и своим успехом этот спектакль обязан не только риторике. Вопрос теперь стоит так: как нам после этого строить небоскребы? Не слишком ли высоко поднята планка? Вот что мне интересно. Мне интересно здание CCTV, потому что горизонтальные связи там работают на общую вертикальную динамику и тем самым задают тон в строительстве высотных зданий на многие годы вперед. Но в таком случае возникает другой вопрос: неужели для того, чтобы изменить хорошо известную типологию здания, обязательно нужен спектакль? Мне кажется, именно этот вопрос приобретает центральное значение, когда мы говорим о таких вещах, как глобализация. Можно ли было построить CCTV, скажем, в Стамбуле? Думаю, что можно. Я не думаю, что это здание могло быть построено только в Китае.

РК: И вот что я нахожу сегодня действительно печальным в нашей профессии: мы способны созидать и проявлять чудеса изобретательности внутри архитектуры, но за ее пределами испытываем ужасный недостаток в знаниях и информации о мире. Архитектор настолько слабо осведомлен о мире, что уже почти не способен принимать обоснованные решения. Мы все ходим друг за дружкой как стадо баранов — туда-сюда.

(…)

ПА: Поверить не могу, что студенты до сих пор думают, что, если они будут заниматься в студии и узнают, что такое библиотека, они смогут сделать то, что Рем сделал в Сиэтле. Не думаю, что тебе пришлось много заниматься исследованиями, чтобы построить сиэтлскую библиотеку. Что действительно нужно, так это некое интуитивное понимание возможностей, заложенных в участке, в проектном задании. Я считаю, что гений проекта — это не то, чему можно научить. (…) Мне кажется, что гораздо важнее показать студентам, какой путь проделал Рем Колхас в своей работе, как менялось его мышление начиная от проекта Национальной библиотеки Франции до библиотек Жюссьё, Сиэтла и проекта Дома музыки в Порту. На примере этих четырех проектов я демонстрирую студентам эволюцию его мышления и архитектуры. Мне кажется, студенты больше узнáют о проектировании, изучая эту трансформацию, чем пытаясь просто спроектировать библиотеку.

РК: Я думаю, что после всевозможных крайностей «нейтральность» — это интересная тема, к которой сегодня можно вернуться. Мы много раз пытались делать нейтральные проекты.

Бретт Стил: Для нейтральных пользователей, нейтральных архитекторов или нейтральной аудитории? (Смех.)

ПА: CCTV — нейтральный проект? (Смех.)

РК: Нет, этот проект совсем не для нейтральных пользователей. В любом случае в самом проекте всегда есть элемент нейтральности.

ПА: Предположим, что я соглашусь с тем, что мы оба пытаемся делать выраженно нейтральные проекты; я точно пытаюсь. Возвращаясь к Жюссьё или к твоему посольству Голландии в Берлине, ты можешь утверждать, что они не спектакулярны в своем бытовании, а спектакулярно лишь то, как в них организовано пространство, время, люди, функции и так далее, и в этом ты видишь их нейтральность. Я считаю библиотеку Жюссьё Рема каноническим зданием именно потому, что это критика спектакля, спектакулярной формы.

Например, если мы сравним Публичную библиотеку Сиэтла Рема с музеем Гуггенхайма в Бильбао Фрэнка Гери, то я считаю, что здание Фрэнка — это спектакулярное здание, потому что его задача — определенным образом структурно организовать городские виды. Поэтому это здание, как работы Бернини, как бы создает пассивного наблюдателя. Бернини занимался сценографией, постановкой видов; у Фрэнка все его здание работает на сценографию Бильбао. Здание Рема в Сиэтле не имеет ничего общего со сценографией — по крайней мере, я так считаю. Мне кажется, что оно гораздо интереснее, потому что больше похоже на Борромини. Важно понимать разницу между сценографическим характером музея в Бильбао и тем, что я бы назвал «внутренним дидактическим характером» здания Рема в Сиэтле. Я считаю, студентам важно понимать эту разницу, и в этом смысле библиотека в Сиэтле — гораздо более нейтральное здание, чем музей в Бильбао. Ты можешь со мной не согласиться.

РК: Блестящая аргументация! (Смех.)

ПА: О! Кажется, меня похвалили! (Смех.)

РК: Я считаю, что очень благородно с твоей стороны тратить свое время на изучение других архитекторов и на поддержание архитектурного дискурса.

ПА: Да, но меня самого это многому учит.

(…)

ПА: Если говорить о том, что меня сейчас больше всего занимает, то это вопрос, существует ли еще сегодня градостроительный проект. Есть ли сегодня что-то, что связывало бы архитектуру и градостроительство. Я не знаю, что можно было бы поставить в один ряд с такими проектами Рема, как Ла-Виллетт или Мелен-Сенар. Я считаю, что некоторые из этих проектов-архипелагов, которые он сделал вместе с Унгерсом много лет назад, были очень интересны. И если вы меня спросите, какой период творчества Рема я особенно выделяю, то я отвечу: тот, когда он говорил о градостроительстве после модернизма. Вот что меня привлекает. Хочется понять, что сегодня значит сделать проект жилой застройки. Интересно увидеть, как идеи архипелага приживаются в повседневной жизни.

На прошлой неделе в New York Times была статья о новой пригородной застройке. Так вот, сегодня речь не идет о разрастании города или пригорода. Сегодня мы имеем дело с архипелагом из пригородов, и я был совершенно потрясен тем, как все это перекликается с зеленым архипелагом, который Унгерс и Рем придумали много лет назад. Мы вдруг начинаем видеть один большой пригород с прорехами.

РК: Я бы, правда, сказал, что подавляющее большинство этих проектов вовсе не проекты, а прочтения и интерпретации существующей ситуации. В своей работе я и сегодня предпочитаю смотреть, а не делать. Проявляю постоянный интерес к городу — вот чем я занимаюсь на самом деле.

ПА: Ты говоришь, что зеленый архипелаг — это не проект, а просто взгляд на ситуацию. Интересно.

РК: В принципе, мы просто посмотрели на Берлин, поняли, что обширные территории в городе пустуют, и подумали: «Отличная ситуация, давайте предложим ее в качестве новой модели».

(…)

ПА: Каждый раз, когда я встречаюсь с заказчиком, я говорю: «Мы создадим нечто уникальное». Это то, что заказчик хочет услышать, поэтому он и выбирает тебя. Или мы говорим: «Мы дадим вам икону». Нельзя говорить: «Мы дадим вам неиконическую икону», — потому что они не этого ждут. В конце концов, наши конкуренты Каннареджо, Eisenman Architects, Жан Нувель, Том Мейне, кто-то еще… Давайте возьмем нейтральную фигуру, того, с кого мы с Ремом сегодня начали: когда заказчики просят Ричарда Майера сделать проект, они хотят получить дом от Ричарда Майера. Он знает, как это сделать, и делает. С этим у него нет проблем. Может быть, причина, по которой мы с Ремом сегодня сидим за этим столом, а Ричард нет, в том, что у него есть свой стиль.