«Если уж и делать революцию, то она должна быть городской»

Текст публикуется с разрешения издательства «Новое литературное обозрение».

Право на город

Мы живем в эпоху, когда идеи прав человека заняли центральное место как в политическом, так и в этическом поле. Огромные усилия тратятся на доказательство их значимости для созидания лучшего мира. Но большая часть используемых концепций не представляют собой серьезного вызова доминирующей либеральной и неолиберальной рыночной логике или господствующим моделям легитимности и государственного вмешательства. Как ни крути, мы живем в мире, где права частной собственности и норма прибыли попирают все остальные представления о правах. Здесь мне хотелось бы обратиться к другому типу человеческих прав, а именно к праву на город.

Способствовали ли грандиозные темпы и масштабы урбанизации последних ста лет росту благополучия человечества? Город, по словам городского социолога Роберта Парка, — это “наиболее успешная попытка человека преобразовать мир, в котором он живет, в нечто, более отвечающее его душевному миру. Но, если город — это мир, созданный человеком, это тот мир, на жизнь в котором он отныне обречен. Таким образом, не вполне напрямую и без особо четкого представления о том, что он творит, создавая город, человек преобразовывал себя” (Park R., 1967, 3).

Вопрос о том, какой город нам нужен, не может быть отделен от вопроса, какие социальные связи, отношения с природой, стили жизни, технологии и эстетические ценности кажутся нам привлекательными. Право на город — это больше, чем индивидуальная свобода доступа к городским ресурсам: это право изменять себя, изменяя город. Более того, это общественное, а не индивидуальное право, поскольку такая трансформация неизбежно зависит от приложения коллективной силы к формированию процесса урбанизации. Свобода создавать и изменять наши города и самих себя — и в этом заключается мой аргумент — является наиболее ценным, но при этом самым игнорируемым из наших человеческих прав.

С самого начала города возникали благодаря концентрации прибавочного продукта в географическом и социальном смысле. Урбанизация, следовательно, всегда была классовым феноменом, так как излишки изымаются откуда-то и у кого-то, в то время как контроль над их перераспределением обычно сосредотачивается в руках немногих. Это общее правило продолжает, конечно, существовать и при капитализме, но, поскольку урбанизация зависит от оборота прибавочного продукта, возникает тесная связь между развитием капитализма и урбанизацией. Капиталистам приходится производить прибавочный продукт, чтобы получать прибавочную стоимость; она, в свою очередь, должна быть реинвестирована, чтобы произвести еще большую прибавочную стоимость. Результат постоянных реинвестиций — рост производства прибавочного продукта в среднегеометрическом темпе, поэтому логистические кривые (деньги, продукция и население), отражающие историю капиталистического накопления, идут параллельно графику урбанизации при капитализме.

Постоянная потребность поиска прибыльных сфер для производства и инвестиций излишков капитала формирует политику капитализма. Это также создает капиталисту ряд препятствий для постоянной и беспроблемной экспансии. При недостатке рабочей силы и высоких зарплатах ему приходится либо подвергать жесткому дисциплинированию имеющуюся рабочую силу (два основных метода — стимулирование безработицы с помощью внедрения новых технологий и нападки на организованную массу рабочего класса), либо находить свежую рабочую силу, используя иммигрантов, вывозить капитал в другие страны или пролетаризировать прежде независимых членов общества. Капиталисты должны также искать новые средства производства в целом и новое сырье в частности, что оказывает возрастающее давление на природную среду, которая вынуждена предоставлять необходимые природные ресурсы и поглощать неизбежные отходы. Им нужно искать новые места добычи природных ископаемых, и часто это становится целью империалистических и неоколониальных захватов.

Понуждающие законы конкуренции также требуют постоянного внедрения новых технологий и организационных форм, потому что они дают капиталистам возможность обойти в конкурентной борьбе тех, кто использует старые методы. Инновации определяют новые потребности и нужды, сокращают время обращения капитала и уменьшают негативные последствия расстояний, задающих географическую зону, внутри которой капиталист может вести поиск дополнительной рабочей силы, сырья и т.д.

Если покупательная способность на рынке недостаточна, возникает необходимость выхода на новые рынки путем расширения внешней торговли, продвижения новых продуктов и стилей жизни, создания новых кредитных инструментов и долгового финансирования государственных и частных расходов. Если, наконец, уровень прибыльности слишком низкий, тогда выходом становится государственное регулирование “конкурентной борьбы на уничтожение”, монополизация (путем слияний и поглощений) и экспорт капитала.

Если же какой-то из вышеназванных барьеров не удается обойти, капиталисты оказываются не способны выгодно реинвестировать прибавочный продукт. Капиталистическое накопление тормозится, вызывая кризис, обесценивающий капитал, а в некоторых случаях уничтожающий его даже физически. Предметы роскоши могут терять свою ценность или уничтожаться, при этом производственные мощности и ресурсы могут быть списаны или находиться в бездействии; деньги как таковые могут обесцениваться из-за инфляции, а труд — из-за массовой безработицы. Как же тогда потребность преодолевать эти барьеры и увеличивать масштабы высокодоходной деятельности стимулируют капиталистическую урбанизацию? Я утверждаю, что урбанизация сыграла особенно активную роль, наравне с таким явлением, как военные походы, в размещении прибавочного продукта, который капиталисты постоянно производят в своем стремлении к прибыли.

Городские революции

Обратимся сначала к Парижу времен Второй империи. 1848 год принес первый очевидный, и общеевропейский, кризис, выразившийся как в наличии незадействованных излишков капитала, так и в излишках рабочей силы. По Парижу он ударил особенно сильно и вылился в бесплодную революцию безработных рабочих и тех буржуазных утопистов, которые считали социальную республику спасением от жажды наживы и неравенства, поглотивших Июльскую монархию. Республиканистски настроенная буржуазия жестоко подавила революционеров, но оказалась не способна разрешить кризис. Результатом стало возвышение Луи Наполеона Бонапарта, который в 1851 году организовал переворот и на следующий год провозгласил себя императором. Чтобы удержать политическую власть, он развернул масштабные репрессии альтернативных политических движений. С экономической ситуацией решено было разобраться путем широкой программы инфраструктурных инвестиций как внутри страны, так и за границей. Последнее включало в себя строительство железных дорог по всей Европе и в восточном направлении, а также поддержку крупномасштабных проектов, таких как сооружение Суэцкого канала. Внутри страны проводились работы по объединению железнодорожной сети, строительство портов и гаваней, осушение болот. Кроме того, производилась реорганизация городской инфраструктуры Парижа. В 1853 году Бонапарт назначил Жоржа-Эжена Османа ответственным за проведение работ по городской реконструкции.

Осман четко осознавал, что его миссия заключалась в том, чтобы через урбанизацию помочь решить проблемы избыточного капитала и безработицы. Реконструкция Парижа потребовала огромных человеческих и финансовых ресурсов по стандартам того времени и, в сочетании с подавлением бунтарских настроений парижских рабочих, стала основным средством социальной стабилизации. Осман основывался на утопических планах перестройки Парижа, обсуждавшихся фурьеристами и сенсимонистами в 1840-х годах, но с одной значимой поправкой: он изменил масштаб, в котором представлялся городской процесс.

Когда архитектор Жак-Игнас Иторф показал Наполеону свои планы нового бульвара, Осман бросил их ему обратно со словами: “Недостаточно широкий... у вас он 40 метров в ширину, а мне нужно, чтобы было 120”. Он присоединил к Парижу предместья и перестроил целые кварталы, такие как Les Halles. Для этого ему были необходимы новые финансовые институты и долговые инструменты — Crédit Mobilier и Crédit Immobilier, которые были разработаны под влиянием идей Сен-Симона. По сути, он помог разрешить проблему размещения избыточного капитала, создав протокейнсианскую систему долгового финансирования инфраструктурных городских изменений.

Система прекрасно работала около 15 лет и включала в себя не только трансформацию городской инфраструктуры, но и создание нового образа жизни и типа горожанина. Париж стал “городом огней”, роскошным центром потребления, туризма и удовольствий; кафе, огромные магазины, модная индустрия и великолепные выставки — все это изменило городскую жизнь настолько, что она смогла освоить все излишки капитала через потребление. Но в 1868 году разбухшая и спекулятивная финансовая система рухнула вместе с кредитными структурами. Осман был отстранен от дел; Наполеон III в отчаянии бросился воевать с Германией Бисмарка и проиграл. В образовавшемся вакууме возникла Парижская коммуна, один из величайших революционных эпизодов в капиталистической городской истории, подпитываемая частично ностальгией по разрушенному Османом миру и желанием обездоленных реконструкцией Османа отвоевать город обратно .

Перенесемся теперь в США 1940-х. Масштабная мобилизация сил для военных действий временно разрешила проблему с размещением прибавочного капитала (вместе с сопутствующей ей безработицей), которая казалась такой неподатливой в 1930-х годах. Но все были озабочены вопросом, что же будет после войны.

Политически ситуация была опасной: федеральное правительство, по сути, управляло национализированной экономикой и находилось в союзе с коммунистическим Советским Союзом, при этом в 1930-х годах возникли мощные общественные движения с социалистическим уклоном. Как и во времена Луи Бонапарта, правящий класс и здесь прибег к мощным дозам политических репрессий, последующая история маккартизма и холодной войны, многочисленные признаки которой были заметны уже в ранних 1940-х годах, тоже вполне узнаваема. На экономическом фронте главным по-прежнему был вопрос, куда девать избыточный капитал.

В 1942 году “Архитектурный форум” подробно осветил проекты Османа. Было описано в деталях, что он сделал, и предпринят анализ его ошибок, но при этом делалась попытка создать ему репутацию одного из величайших урбанистов всех времен.

Статья была написана не кем иным, как Робертом Мозесом, который после Второй мировой войны сделал с Нью-Йорком то же, что и Осман с Парижем (Moses, 1942, 57—66). То есть Мозес изменил масштаб, в котором мыслился процесс городского развития. Путем сооружения скоростных магистралей и инфраструктурных изменений, субурбанизации и полной смены инженерной системы не только города, но всей пригородной территории он помог разрешить проблемы размещения прибавочного капитала.

Для этого он воспользовался новыми финансовыми институтами и налоговым регулированием, которые снимали ограничения по кредитам на долговое финансирование городского роста. Охватив все основные городские центры США — еще одно изменение масштаба, — этот процесс сыграл ключевую роль в стабилизации мирового капитализма после 1945 года, в период, когда США, испытывая торговый дефицит, смогли позволить себе господствовать в мировой некоммунистической экономике.

Субурбанизация в США была не просто вопросом новой инфраструктуры. Как и в Париже времен Второй империи, она включала в себя радикальную трансформацию жизненного стиля, внедряя новые продукты, начиная от жилья и заканчивая холодильниками и кондиционерами, а также двумя машинами в гараже и огромным ростом потребления бензина. Она изменила и политический ландшафт, поскольку субсидируемое домовладение для среднего класса сместило фокус общественных действий на защиту ценностей собственности и на индивидуальные идентичности, подтолкнув избирателей в пригородах к консервативному республиканизму. Обложенные кредитами домовладельцы, как считалось, менее склонны выходить на демонстрации. Этот проект удачно помог освоить излишки капитала и усилил социальную стабильность, хотя и за счет выхолащивания центров городов и роста городских волнений среди тех, в основном афроамериканцев, кто не был допущен к новому проекту процветания.

К концу 1960-х годов начал разворачиваться кризис другого рода; Мозес, как и Осман, впал в немилость, и его решения стали рассматривать как неправильные и неприемлемые. Традиционалисты объединились вокруг Джейн Джекобс и пытались противопоставить жесткому модернизму проектов Мозеса эстетику местных соседских сообществ. Но пригороды были уже построены, и вызванные этим радикальные изменения в стиле жизни имели множество социальных последствий, например подведя феминисток к выводу о том, что пригороды являются основным источником зла. Если османизация сыграла свою роль в формировании Парижской коммуны, то в США бездушность пригородной жизни внесла свой вклад в драматические события 1968 года. Исполненные возмущения студенты, выходцы из белых семей среднего класса, дошли до фазы открытого протеста, стали искать союзников в среде маргинализированных групп борцов за гражданские права и объединились с ними в борьбе против американского империализма в порыве создать движения за созидание мира другого типа, в котором будет и другой городской опыт.

В Париже кампания за приостановление строительства скоростной дороги на левом берегу Сены и разрушение традиционных соседских сообществ в результате вторжения “высотных гигантов”, таких как площадь Италии и башня Монпарнас, способствовали активизации общей динамики волнений 1968 года. Именно в этом контексте Анри Лефевр написал “Городскую революцию”, в которой предсказал не только то, что урбанизация является основополагающей для выживания капитализма и поэтому обречена стать главным фокусом политической и классовой борьбы, но и то, что она постепенно стирает границы между городом и деревней, путем производства интегрированных пространств по всей территории страны, а то и за ее пределами (Lefebvre, 1996; Lefebvre, 2003). Право на город должно было означать право управлять всем городским процессом, который разными путями все больше и больше подчинял себе и деревню, начиная от агробизнеса и заканчивая покупкой сельских домов горожанами в качестве второго жилья, и агротуризмом.

Вместе с бунтами 1968 года пришел и финансовый кризис в кредитной сфере, которая через заемное финансирование обеспечила бум на рынке недвижимости в предыдущие десятилетия. Кризис набирал обороты в конце 1960-х годов, пока наконец вся капиталистическая система не рухнула, начавшись с лопнувшего пузыря мирового рынка недвижимости в 1973 году, за которым последовало финансовое банкротство города Нью-Йорка в 1975-м. Как полагает Уильям Таб, реакция на результаты последнего, по сути, положила начало формированию неолиберального ответа на проблемы сохранности классовой власти и возрождения способности поглощать излишки, которые капитализм должен производить, чтобы выживать (Tabb, 1982).

Опоясывая земной шар

Совершим опять стремительный скачок к нынешним временам. Международный капитализм с ветерком прокатился на “американских горках” региональных кризисов и обвалов — в Юго-Восточной Азии 1997—1998 годов, в России — в 1998-м, в Аргентине — в 2001-м, но до недавнего времени избегал глобальной катастрофы даже при хронической неспособности разместить излишки капитала. Какова была роль урбанизации в стабилизации ситуации? В США принято думать, что жилищный сектор был важным стабилизирующим элементом экономики, особенно после краха рынка высоких технологий в конце 1990-х годов, хотя он был активной составляющей экономического подъема в более ранние годы этого десятилетия. Рынок недвижимости напрямую поглощал большую часть излишков капитала путем строительства жилья и офисных пространств в центрах и пригородах, в то время как стремительная инфляция цен на жилищные активы, поддержанная излишне щедрым потоком ипотечного рефинансирования в исторически сложившихся условиях низкой процентной ставки, привела к взрыву на внутреннем американском рынке потребительских товаров и услуг.

Американский городской бум частично помог укрепить мировую экономику, поскольку США испытывали огромный торговый дефицит и скупали товары у остального мира, одалживая ежедневно около 2 биллионов долларов для утоления неуемной жажды потребления и ведения войн в Афганистане и Ираке.

Но урбанизация претерпела еще одну трансформацию масштаба. Она стала, коротко говоря, глобальной. Подъемы на рынках недвижимости в Британии и Испании, как и во многих других странах, способствовали ускорению капиталистической динамики в общих чертах таким же образом, как это происходило в США.

Урбанизация в Китае последних 20 лет имеет другой характер, делая основной упор на развитие инфраструктуры, но она даже важнее, чем урбанизация в США. Ее темпы значительно ускорились после непродолжительной рецессии 1997 года и достигли таких высот, что с 2000 года Китай стал потребителем половины всего производимого в мире цемента. Более сотни городов преодолели отметку в миллион жителей в этот период, а недавние мелкие деревушки типа Шэньчжэня превратились в крупные метрополии с населением в 6—10 миллионов жителей. Масштабные инфраструктурные проекты, включая сооружение дамб и автомагистралей — опять же за счет долгового финансирования, — изменили ландшафт. Это имело значимые последствия для глобальной экономики и поглощения излишков капитала: в Китае — бум, и благодаря высокой цене на медь процветает Австралия, и даже Бразилия и Аргентина частично восстали из пепла, удовлетворяя высокий спрос китайцев на сырье.

Можно ли сказать, что урбанизация Китая сейчас является основным стабилизатором глобального капитализма? Ответ тут определенно утвердительный. Поскольку Китай — это только эпицентр процесса урбанизации, который в настоящий момент стал подлинно глобальным, частично вследствие невиданной интеграции финансовых рынков, которые использовали свою гибкость для предоставления кредитов под городское развитие по всему миру. Китайский центральный банк, например, широко раздавал кредиты на покупки на вторичном рынке жилья в США, при этом “Голдман Сакс” активно влиял на колебания рынка недвижимости в Мумбае, а гонконгский капитал инвестируется в Балтиморе.

На фоне потоков обездоленных мигрантов строительство процветает в Йоханнесбурге, Тайбэе и Москве, а также в городах стран капиталистического ядра, таких как Лондон и Лос-Анджелес.

Ошеломительные, а то и преступно расточительные проекты мегаурбанизации возникли на Ближнем Востоке в таких местах, как Дубаи и Абу-Даби, материализующие излишки нефтяной роскоши наиболее показательным, социально несправедливым и экологически безответственным способом из всех возможных.

Глобальный масштаб затрудняет понимание того, что происходящее весьма напоминает перекраивание Османом Парижа. Ведь нынешний глобальный бум урбанизации зависит, как и все предыдущие волны урбанизации, от создания новых финансовых институтов и схем, позволяющих получать кредиты на инвестиции в урбанизацию. Здесь ключевую роль сыграли финансовые инновации, появившиеся в 1980-х годах: гарантийное обеспечение и пакетное предложение местных ипотечных кредитов для продажи международным инвесторам, а также создание новых механизмов привлечения обеспеченных долговых обязательств.

Среди их преимуществ были распределение рисков и упрощение доступа излишков капитала к предложению излишков жилья; они также привели к снижению совокупной ставки процента, предлагая отличные возможности для обогащения разным финансовым посредникам, работающим с этими продуктами. Но распределение риска не означает его отсутствия. Более того, то, что он может быть распределен настолько широко, поощряло еще более рискованное поведение на местном уровне, потому что ответственность могла быть перенесена куда-то в другое место. Без адекватного контроля оценки рисков эта волна финансирования превратилась теперь в так называемый ипотечный кризис и обесценивание жилищных активов. Последствия этого заметны прежде всего в городах и пригородах США, при этом особенно серьезный удар пришелся на афроамериканские семьи с низким доходом, проживающие в центрах городов, и на домохозяйства, возглавляемые одинокими женщинами. Он также затронул тех, кто, не имея возможности покупать дико подорожавшее жилье в городских центрах, особенно на Юго-Западе, был вынужден поселиться на окраинах метрополий; они покупали здесь строящееся жилье по сначала спекулятивно заниженным ценам, но теперь, при росте цен на нефть, столкнулись с удорожанием расходов на поездки из дома в метрополии и стремительным ростом ипотечных выплат при переходе к рыночно определяемым ставкам.

Нынешний кризис с его пагубными последствиями для местной городской жизни и инфраструктуры также угрожает всей архитектуре глобальной финансовой системы и может вызвать новую волну затяжной рецессии. Параллели с 1970-ми годами просто поразительны — включая спешный ответ в виде “легких денег” Федерального резерва в 2007—2008 годах, который практически без сомнения породит мощные потоки неконтролируемой инфляции, если и не стагнации, в не очень отдаленном будущем. Однако сейчас ситуация еще более сложная, и тут остается открытым вопрос, сможет ли Китай компенсировать серьезный кризис в США; процесс урбанизации, кажется, замедлился даже в КНР. Финансовая система сейчас интегрирована гораздо больше, чем когда-либо до этого (Bookstaber, 2007). Cверхбыстрые автоматизированные операции всегда угрожают созданием больших колебаний на рынке, что уже привело к небывалой волатильности в биржевой торговле, способной спровоцировать массовый кризис, требующий тотального переосмысления функционирования финансового капитала и денежных рынков, включая их вовлеченность в урбанизацию.

Собственность и умиротворение

Как и во всех предыдущих фазах, это последнее и наиболее радикальное распространение процесса урбанизации сопровождается удивительными изменениями в стиле жизни. Качество городской жизни, как и сам город, превратилось в товар в мире, где потребление, туризм, культурные и наукоемкие индустрии стали важнейшими аспектами городской политэкономии. Постмодернистская склонность поощрять формирование рыночных ниш — как в отношении потребительских привычек, так и в отношении культурных форм — окружает современный городской опыт аурой свободы выбора при условии наличия денег. Процветают торгово-развлекательные центры и сетевые магазины, а также фастфуд и ремесленно-сувенирные лавки. У нас идет процесс, как назвала его Шарон Зукин, “умиротворения с по мощью капучино”.

Даже не особо продуманное, ничем не примечательное и скучное развитие пригородов, которое продолжает оставаться основным трендом во многих местах, обзавелось своим антиподом в виде движения “нового урбанизма”, считающего, что воплощением городской мечты является формирование в новых районах местного сообщества и эксклюзивного стиля жизни. Это мир, в котором неолиберальная этика выраженного собственнического индивидуализма и сознательного политического ухода от коллективных форм действия становится основной для человеческой социализации (Nafstad et al., 2007, 313—327).

Защита ценностей собственности настолько превалирует, что, как отмечает Майк Дэвис, ассоциации собственников жилья в штате Калифорния превратились в бастионы политической реакции, если не сказать в фашиствующие соседские общины (Davis, 1990).

Мы живем во все более разделенных и конфликтогенных городских районах. Неолиберальный поворот в последние три десятилетия позаботился о восстановлении классовой власти состоятельных элит. С тех пор в Мехико появилось 14 биллионеров, а в 2006 году эта страна могла похвастаться самым богатым человеком на Земле — Карлосом Слимом, и при этом доходы бедных слоев населения либо оставались на прежнем уровне, либо уменьшались. Результаты этого развития будут запечатлены в формах наших городов, которые все в большей степени складываются из отдельных хорошо защищенных районов, огороженных сообществ и приватизированных общественных мест, находящихся под постоянным наблюдением. В развивающихся странах особенно заметно, что город разделяется на отдельные, весьма отличные составные части, в которых формируются свои особые “микрогосударства”. Богатые сообщества, которые могут позволить себе разного рода услуги, например эксклюзивные школы, поля для гольфа, теннисные корты и частное круглосуточное патрулирование полицией, будут перемежаться с нелегальными поселениями, где единственным источником воды будет общественный фонтан, отсутствует система канализации, электричество незаконно крадется теми немногими, кто имеет к нему доступ, дороги превращаются в потоки грязи во время дождя и проживание нескольких семей в одном доме является нормой. Кажется, каждый такой фрагмент городской мозаики живет и функционирует автономно, крепко держась за то, что он может добыть в ежедневной борьбе за выживание (Balbo, 1993).

В этих условиях продвигать идеи городской идентичности, гражданства и принадлежности к сообществу — уже и так находящиеся под угрозой в связи с распространением вируса неолиберальной этики — становится совсем тяжело. Приватизированное перераспределение ресурсов с участием преступных группировок угрожает индивидуальной безопасности на каждом шагу, провоцируя требования народа усилить полицейский надзор. Даже идея о том, что город может функционировать как коллективный политический орган, место, в котором порождаются прогрессивные социальные движения, кажется далекой от реальности. Тем не менее есть городские социальные движения, стремящиеся преодолеть изоляцию и придать городу облик, отличный от того, который продвигается девелоперами, за которыми стоят финансисты, корпоративный капитал и все более предпринимательски мыслящий местный госаппарат.

Лишение собственности

Освоение излишков капитала через инвестиции в городскую реновацию имеет еще более темную сторону. Оно вызывает повторяющиеся волны перестройки городов под видом “креативного разрушения”, которое практически всегда имеет классовое измерение, поскольку бедные, менее привилегированные и лишенные политической власти страдают от этого процесса в первую очередь. Для созидания нового городского мира на обломках старого приходится применять насилие. Осман продирался сквозь старые парижские трущобы, используя власть экспроприировать во имя улучшения жизни граждан и реновации. Он сознательно спланировал снос большей части жилья рабочего класса и прочих, не вполне управляемых элементов в центре города, где они представляли собой опасность для общественного порядка и политической власти. Он создал такую городскую форму, в которой, как считалось (ошибочно, что стало понятно в 1871 году), достаточная степень наблюдения и военного контроля сможет обеспечить свое временное купирование революционных движений. Тем не менее Энгельс в 1872 году отмечал: “В действительности у буржуазии есть только один метод решения жилищного вопроса на свой лад, а именно — решать его так, что решение каждый раз выдвигает вопрос заново. Этот метод носит имя ≪Осман≫. ...Результат везде один и тот же, как бы ни были различны поводы: безобразнейшие переулки и закоулки исчезают при огромном самохвальстве буржуазии по поводу этого чрезвычайного успеха, но... они тотчас же возникают где-либо в другом месте... Та же экономическая необходимость, которая создала их в одном месте, создает их и в другом” (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 18. С. 256—257).

Обуржуазивание центрального Парижа заняло более ста лет, и последствия этого мы наблюдаем в последние годы в виде волнений и погромов в тех изолированных пригородах, в которые загнаны маргинализированные иммигранты, безработные рабочие и молодежь. Печальнее всего тут, конечно, то, что описанные Энгельсом процессы повторяются в ходе истории. Роберт Мозес “занес топор мясника над Бронксом”, как он сам неудачно выразился, тем самым вызвав долгие и громкие причитания в соседских общинах и среди активистов. В случаях Парижа и Нью-Йорка как только государственной экспроприации оказывалось успешное сопротивление и ставились преграды, в ход шли более коварные и гнусные методы, включая муниципальную налоговую дисциплину, спекуляцию собственностью и упорядочивание землепользования по норме доходности, соответствующей ее “наиболее полному и оптимальному использованию”. Энгельс это прекрасно понимал: “Рост современных больших городов приводит к искусственному, часто колоссальному повышению стоимости земельных участков в некоторых районах, в особенности в центре города; возведенные на этих участках строения, вместо того чтобы повышать эту стоимость, наоборот, снижают ее, так как уже не соответствуют изменившимся условиям; их сносят и заменяют другими. В первую очередь такая участь постигает расположенные в центре рабочие жилища, наемная плата со сдачи которых, даже при величайшей скученности, никогда не может или, во всяком случае, крайне медленно может превысить известный максимум. Их сносят и строят на их месте магазины, склады, общественные здания” (Там же. С. 209).

Хотя это описание дано в 1872 году, оно может быть напрямую отнесено к современному состоянию городов в большей части Азии — Дели, Сеул, Мумбай, — а также к джентрификации Нью-Йорка. Процесс переселения и то, что я называю “накопление за счет разорения”, лежат в основе урбанизации при капитализме (Harvey, 2003). Это зеркальное отражение освоения капитала путем городского редевелопмента, порождающим многочисленные конфликты, связанные с отъемом дорогостоящей земли у низкодоходных групп, которые могли жить на этой земле долгие годы.

Посмотрим на пример Сеула в 1990-х годах: строительные компании и девелоперы нанимали головорезов, по типу бойцов сумо с квадратными плечами, для захватов территорий на городских холмах. Они разрушили не только жилища, но и всю собственность людей, построивших свои дома в 1950-х годах на земле, ставшей позже лакомым кусочком. Высотные башни, которые не несут на себе и следа той жестокости, которая применялась во имя их строительства, покрывают теперь те самые холмы.

В Мумбае тем временем 6 миллионов людей, которые официально считаются жителями трущоб, поселены на земле, не имеющей никакого юридического статуса; на всех картах города этот кусок представлен пустым местом. Попытки превратить Мумбай в глобальный финансовый центр, который составил бы конкуренцию Шанхаю, раскачали рынок недвижимости, и земля сквоттеров cущественно выросла в цене. Дхарави, одна из наиболее выдающихся трущоб Мумбая, оценивается в 2 биллиона долларов.

Ежедневно усиливаются призывы снести ее, прикрывающие захват земли экологическими и социальными соображениями. Финансовые воротилы при поддержке государства настаивают на насильственной зачистке трущоб, в некоторых случаях силой занимая территории, на которых выросло уже целое поколение.

Процветает накопление капитала с помощью операций на рынке недвижимости, поскольку земля достается таким предпринимателям практически задаром. Получат ли выселенные какую-то компенсацию? Счастливчикам что-то достанется. Но хотя Конституция Индии предусматривает защиту жизни и благосостояния всего населения, независимо от касты или класса, и гарантию прав на жилище и кров, Верховный суд выпустил постановления, которые по-иному толкуют статьи конституции. Поскольку жители трущоб являются нелегальными жильцами и многие из них не могут доказать длительность своего проживания на этой земле, они не имеют права на компенсацию. Признать это право, по мнению Верховного суда, было бы равносильно вознаграждению карманных воров за их преступления. Так что сквоттеры могут либо сопротивляться и вступать в физическую борьбу, либо просто собрать свой немногочисленный скарб и разбить палатку на обочине скоростной дороги, или где там еще они найдут клочок земли (Ramanathan, 2006). Примеры лишения собственности можно найти и в США, хотя они и кажутся менее жестокими и более законно оформленными. Право правительства на принудительное отчуждение частной собственности часто используется для перемещения нынешних жильцов в относительно неплохое жилье с целью использования их земли под более острые нужды, например строительство кондоминиумов или сетевых магазинов. Когда подобный случай рассматривался в Верховном суде США, правосудие постановило, что местные власти действовали конституционно, потому что тем самым увеличивали налогооблагаемую базу .

В Китае происходит насильственное перемещение миллионов людей, проживавших на своих местах десятками лет, — только в Пекине таких 3 миллиона. Поскольку у них нет прав частной собственности, государство может просто выкинуть их одним приказом, предложив им в виде помощи в поиске нового жилья небольшую денежную компенсацию, а потом передать землю девелоперам в ожидании крупной прибыли. В некоторых случаях люди переезжают добровольно, но есть и многочисленные примеры сопротивления, ответом на которое являются жестокие репрессии со стороны коммунистической партии. В КНР от принудительных переселений часто страдают жители сельских окраин, и это подтверждает выдвинутый еще в 1960-х годах аргумент Лефевра о том, что четкое различие между городом и деревней постепенно трансформируется под гегемонным командованием капитала и государства в географическое лоскутное одеяло районов с разным уровнем развития.

То же самое происходит в Индии, где центральное правительство и местные главы штатов находятся в плену идеи образования специальных экономических зон — в первую очередь для промышленного развития, хотя большая часть земли предназначена под урбанизацию. Эта политика привела к ожесточенным схваткам с сельхозпроизводителями, самой крупной из которых была резня в Нандиграме в Западной Бенгалии в марте 2007 года, организованная марксистским правительством штата. Намереваясь открыть территории для индонезийского конгломерата “Салим Групп”, правящая Коммунистическая партия Индии CPI(М) послала вооруженных полицейских для усмирения протестующих сельчан; по крайней мере 14 было убито и десятки ранено. Права частной собственности в этом случае не могли послужить защитой.

А что же насчет, казалось бы, прогрессивного предложения даровать права частной собственности сквоттерам, обеспечив их активами, которые позволили бы им покончить с бедностью?

Такая схема сейчас выдвигается для фавел 32 в Рио, например. Проблема состоит в том, что бедные, отягощенные нестабильным доходом и часто финансовыми трудностями, могут с легкостью обменять эти активы на относительно небольшую сумму денег. Состоятельные граждане обычно отказываются продавать свои ценные активы за любые деньги, и именно поэтому Мозес мог занести топор мясника над бедным Бронксом, а не над состоятельной Парк-авеню. Долгосрочный эффект приватизации социального жилья при Маргарет Тэтчер в Британии заключался в том, чтобы создать такую рентную и ценовую структуру по всей лондонской метрополии, которая лишила бы низкодоходные и даже среднедоходные группы доступа к жилью где бы то ни было поблизости от центра. Я готов поспорить, что при сохранении нынешних тенденций на протяжении 15 лет все эти окрестные холмы в Рио, где сейчас располагаются фавелы, будут покрыты высотными кондоминиумами с прекрасными видами на идиллический залив, а бывшие жители фавел будут вытеснены на какую-то далекую периферию.

Формулировка требований

Урбанизация, как мы можем заключить, сыграла ключевую роль в освоении излишков каптала, все больше увеличивая свой географический масштаб, и ценой этого разворачивающегося процесса творческого разрушения стало лишение масс людей каких-либо прав на город. Планета как строительная площадка столкнулась с “планетой трущоб” (Davis, 2006). Время от времени это выливается в протесты, как это было в Париже в 1871 году или в США после убийства Мартина Лютера Кинга в 1968-м. Если, что представляется вероятным, налоговое бремя продолжит расти и до сего времени успешно развивающаяся неолиберальная, постмодернистская и потребительская фаза капиталистического освоения излишков капитала через урбанизацию подойдет к концу, вызвав обширный кризис, тогда возникает вопрос: где наш 1968 год или, еще более решительно, где наша Коммуна? Как и в случае с финансовой системой, ответить на этот вопрос будет неизбежно сложнее, именно потому что урбанизация сейчас идет в глобальном масштабе. Признаки протеста видны повсюду: в Китае и Индонезии постоянно возникают волнения, в Африке не прекращаются гражданские войны, Латинская Америка — в брожении. Любой из этих протестов может стать началом цепной реакции. Однако, в отличие от финансовой системы, городские и пригородные оппозиционные социальные движения, которых немало по всему миру, не очень-то связаны между собой; в действительности большинство просто не имеют контактов друг с другом. Но если бы они как-то объединились, то какие бы требования выдвинули?

Ответ на последний вопрос в принципе достаточно прост: больше демократического контроля над производством и размещением излишков капитала. Поскольку процесс урбанизации является основным каналом вложения излишков, установление демократического управления над городским развитием восстановит право на город. На протяжении всей капиталистической истории некоторая часть прибавочной стоимости облагалась налогами, и в социально-демократических фазах развития значительно увеличивалась часть излишков, находящихся в распоряжении государства. Неолиберальный проект последних тридцати лет был ориентирован на приватизацию этого контроля. Данные по всем странам, входящим в Организацию экономического сотрудничества и развития, показывают, что доля валовой продукции, принадлежащая государству, остается почти стабильной с 1970-х годов (OECD Factbook, 2008, 225). Основным достижением неолиберальной атаки, следовательно, было предотвращение увеличения государственной доли, как это происходило в 1960-х годах.

Неолиберализм также создал новые системы управления, которые интегрировали государственные и корпоративные интересы, а применение власти денег обеспечило распределение излишков через государственный аппарат, отдав оформление процесса урбанизации на откуп корпоративному капиталу и высшим классам. Увеличение доли излишков в руках государства будет иметь позитивный эффект только в случае, если само государство будет поставлено обратно под демократический контроль.

Все чаще и чаще мы видим, что право на город служит частным или квазичастным интересам. В Нью-Йорк-сити, например, мэр-миллионер Майкл Блумберг перестраивает город в соответствии с пожеланиями девелоперов, людей с Уолл-стрит и транснационального класса капиталистов и рекламирует город как оптимальное место для дорогостоящего бизнеса и фантастическое направление для туризма. Он, по сути, превращает Манхэттен в одно огромное закрытое сообщество для богатых. В Мехико-сити Карлос Слим выложил улицы в центре брусчаткой, чтобы порадовать взгляд туриста. Но не только влиятельные персоны имеют такую непосредственную власть. В городе Нью-Хейвен с ограниченными ресурсами для городских реинвестиций есть Йель — один из богатейших университетов в мире, который перекраивает ткань города так, как ему удобно. Университет Джона Хопкинса делает то же самое с восточным Балтимором, а Колумбийский университет вынашивает планы перекроить часть Нью-Йорка, что породило движение сопротивления местных сообществ в обоих случаях.

Право на город, как оно понимается сейчас, слишком эксклюзивно, даровано в большинстве случаев лишь немногочисленной политической и экономической элите, которая получает все больше и больше власти формировать города по своему желанию.

Каждый январь офис финансового инспектора по штату Нью-Йорк публикует оценку общего объема дивидендов, полученных на Уолл-стрит, за предыдущие 12 месяцев. В 2007 году, катастрофическом для финансовых рынков по всем пунктам, они составили 33,2 биллиона долларов — только на 2% меньше, чем в предыдущем году. В середине лета 2007 года Федеральный резервный банк и Европейский центральный банк выделили краткосрочных кредитов на биллионы долларов на поддержку финансовой системы, а затем Федеральный банк резко снижал проценты по вкладам или вбрасывал огромные суммы для подержания ликвидности всякий раз, когда индекс Доу—Джонса грозил драматическим падением. В то же время около 2 миллионов человек стали или были под угрозой остаться бездомными из-за потери права выкупа залога.

Многие районы или даже целые пригороды в США были покинуты, разграблены и заброшены благодаря хищническим практикам кредитования финансовых институтов. Этим людям бонусы были не положены. Действительно, поскольку потеря права выкупа означает прощение долга, что в США трактуется как доход, многие из выброшенных на улицу еще и оказались обязаны уплатить весомый подоходный налог на те средства, которыми они никогда не владели. Такая асимметрия не может быть истолкована иначе как масштабная форма классовой конфронтации.

“Финансовая Катрина” (по аналогии с ураганом “Катрина”. — Прим. пер.) продолжает охватывать все новые территории, угрожая (к радости девелоперов) опустошить все бедные кварталы на высокодоходных землях во многих центрах городов гораздо эффективнее и быстрее, чем можно было бы достичь, применяя право на отчуждение частной собственности.

Однако мы должны увидеть сплоченное противостояние этому процессу в XXI веке. Конечно, уже сейчас можно наблюдать возникновение огромного числа разного рода общественных движений, сосредоточенных на городских вопросах, — от Индии и Бразилии до Китая, Испании, Аргентины и США. В 2001 году под давлением общественных движений в Конституцию Бразилии было внесено положение о городе, закрепляющее коллективное право на город (Fernandes, 2007, 201—219). В США раздавались требования перевести большую часть из 700 биллионов долларов государственных дотаций на спасение финансовых институтов в Банк реконструкции, что предотвратило бы потерю права выкупа и помогло с финансированием проектов возрождения соседских сообществ и инфраструктурного обновления на муниципальном уровне. В этом случае городской кризис, затрагивающий миллионы людей, приобрел бы приоритет перед потребностями крупных инвесторов и финансистов. К сожалению, общественные движения еще не настолько сильны или достаточно мобилизованы, чтобы добиться такого решения. Не пришли они еще и к формулировке единой цели — получению большего контроля над использованием излишков, не говоря уже о контроле над их производством.

В данный момент истории разворачивается мировая битва, в основном с финансовым капиталом, потому что теперь процесс урбанизации идет в глобальном масштабе. Безусловно, политическая задача организовать такое сопротивление сулит множество трудностей, если не сказать способна внушить оторопь. Однако возможностей множество, потому что, как показывает краткий экскурс в историю, локальные и глобальные кризисы постоянно сопровождают процесс урбанизации и потому что метрополис сейчас становится местом ожесточенного противостояния (достанет ли нам смелости назвать это классовой борьбой?), причинами которого являются накопления, полученные за счет лишений наименее благополучных членов общества, и тренд колонизации пространства влиятельными и состоятельными.

Еще один шаг вперед к объединению этих очагов борьбы — сделать право на город рабочим девизом и принять в качестве политического идеала, именно потому что оно поднимает вопрос о том, кто использует неотвратимую связь между урбанизацией, производством и использованием излишков. Демократизация такого рода и создание широкого общественного движения в поддержку этой идеи неизбежна, если обездоленные хотят вернуть себе контроль, которого их так долго лишали, и если они хотят создать новые модели урбанизации. Лефевр был прав, когда настаивал, что если уж и делать революцию, то она должна быть городской в самом широком смысле этого слова.