«Никто не заказывал и мы резвились»: история московского дома-яйца от его создателя

Дома в форме яйца строят по всему миру. У вас происходит на этот счет коммуникация с коллегами? Может, вы попали в клуб яйцестроителей?

Нет, такого не было, но расскажу историю на заданную тему. Как-то на Крымском валу была экспозиция, посвященная новой архитектуре, и меня попросили там выставиться с проектом дома-яйца. Мои ребята — архитекторы Илья Вознесенский и Алексей Кононенко — сделали гипсовую модель. Это был период, когда мы не утвердили еще окончательную форму, и там наверху была двухкольцовая шапочка.

Принесли этот макет, поставили в зале. А наутро выяснилось, что его украли. Ну, что делать — обсудили и забыли. А потом я увидел, что в Екатериновке — знаете, на выезде из Москвы по Рублевке — построили этот дом. Точь-в-точь как на макете, с этими двойными шапочками наверху. Кто, что — я не знаю, и узнавать не стал. Появился этот материализованный макет. Что сказать: плохое не крадут.

Прекрасная история! Подмывает, конечно, пройтись по теме двух яиц, но удержусь. Не обидно, что вспоминают вас чаще всего в связи с этим небольшим красным особнячком? Вы — бывший глава НИиПИ Генплана Москвы, автор проектов монументальных зданий, а прославились как создатель, по сути, архитектурной шутки.

Не обидно. Дом хоть и маленький, но для меня это — важный объект, который обозначает завершение стилистических попыток постмодернизма.

В начале века, в 1929 году, появился дом Мельникова, реставрацией которого я занимался. И мне хотелось поставить точку в миллениуме другим объектом — небольшим, это не должно было быть что-то глобальное. И, тем не менее, он оказался заметным.

Это как точка в архитектуре XX века, после которой в Москве должно было появиться что-то новое: какой-нибудь параметризм Захи Хадид — не важно, что. Жаль, что этого не произошло, ничего нового пока так и не появилось.

Как я и рассчитывал, маленький объект стал в каком-то смысле эпохальным. Попал в Википедию как пример лужковской архитектуры. А Юрий Михайлович и знать не знал ничего про это яйцо. Я с ним говорил много раз, но на другие темы.

Мне-то в связи с этим домом-яйцом не лужковская архитектура, а скорее музей Дали в Фигейрасе вспоминается.

Конечно.

А у вас у самого была такая аналогия на уровне замысла? В самом начале, когда вы еще не для Москвы это здание планировали, а для Вифлеема. Как я знаю, первый проект изначально был значительно больше?

Да, 12 этажей.

И только со временем он уменьшился, что несколько исказило изначальную идею. Почему вы все-таки решили поставить такое здание? Из упрямства? Казалось бы, сама судьба была против. Спроектировали большое здание — его построить не получилось. Ну и отступились бы, для архитекторов нереализованные проекты — обычное дело.

А вот вы правильно сказали насчет упрямства. Чем больше давление, тем больше сопротивление. Возникли препоны, но я уперся: а почему бы не сделать? И вот, получилось, я его «пробил». На утверждение проекта с заказчиком ушло три месяца. При этом больше мне мешали коллеги-архитекторы, которые его не пропускали, не согласовывали. Не знаю, почему.

То есть, вам захотелось сделать этот объект вопреки обстоятельствам?

Вопреки, конечно. Понимаете, в чем дело: архитектор не может быть не амбициозен. У меня много проектов зарубили, но я тогда подумал, а почему и от этого надо так легко отказываться? Я настоял на своем, и все в итоге получилось.

Читая статью про дом-яйцо в Википедии, я понимал, что не все там верно изложено. Мне бы хотелось этим интервью развеять ряд мифов.

Пожалуйста-пожалуйста.

Во-первых, легендарным стал момент рождения замысла проекта. Как будто бы вы с Маратом Гельманом, сидя в ресторане, за разговором эту идею придумали и потом уже поручили оформить ее в проект архитекторам Вознесенскому, Кононенко, Самородовой и Шевченко.

Ну, начнем с того, что это был не ресторан. Я сидел в мастерской у Марата, мы тогда занимались Старым Гостиным двором. Что называется, посидели мы к тому моменту уже хорошо, и вот, даже не помню, почему я заговорил про это: как хорошо было бы сделать дом в форме шара, а может быть, яйца.

Он говорит: «Слушай, я знаю, что у Патриархии есть участок в Вифлееме. Сейчас миллениум, давай ты такой роддом для них спроектируешь, а я его пробью». Я ответил, что с удовольствием, потому что — лишь бы не пробивать, это самый тяжелый процесс.

Ну и хорошо. Я на следующий день или через день, когда был в мастерской, усадил бригаду Олега Дубровского, в которой работали Илья Вознесенский и Алексей Кононенко. И сказал, что они должны через пару дней изобразить дом-яйцо как родильный дом в Вифлееме.

Их это все увлекло, они очень творческие ребята. Через пару дней показали мне эскизы — сначала было не то. Я притащил из дома книгу «Яйца Фаберже» и стал делать закладки, показывая, что стоит использовать в работе.

В итоге они нарисовали и увлеклись настолько, что это все пошло дальше. Я к тому времени уже бывал в Вифлееме, так что притащил свои фотографии Израиля, попросил туда вставить это яйцо. Никто нам это не заказывал, а мы резвились. И замечательный в итоге получился дом.

А как прошли переговоры с РПЦ?

С патриархией говорил Марат. Хотя теперь я думаю, что, может, и не говорил даже. Мне он так через некоторое время ответил: «Слушай, забудь про это. У них совершенно другие планы, они там хотят сделать гостиницу, госпиталь. Не будет там этого яйца, тем более, что это очень дорого».

В Святой Земле жарко, вы не планировали сделать здание белым или кремовым, чтобы оно не раскалялось на солнце?

Нет, оно изначально должно было быть ярким, как пасхальное яйцо. Если говорить про внешний вид здания, мне, конечно, хотелось, чтобы крыша была более зеленая. Но уж лучше пусть она будет медной непротекающей, чем из менее надежного материала, но крашеной в подходящий цвет.

Понимаете, когда стали рисовать, излишняя декоративность сама отпала. Все-таки это здание, а не яичко, которое может быть расписано в мельчайших подробностях. А как объект недвижимости здание носит несколько обобщенные формы и цветовые решения. Это осознанно сделано.

Вы говорите, что, замышляя проект, думали о Вифлееме, миллениуме, а книжка с иллюстрациями Фаберже возникла уже потом, как костыль. Изначальной была рождественская идея: Рождество, рождение, яйцо как символ? Этот круг идей стоит за проектом, если я правильно понимаю?

Да, и у нас это все в один вечер родилось, процесс не был растянут во времени. А второй важный момент, с которого я и начал разговор: мне хотелось небольшим знаковым объектом поставить точку в архитектуре XX века. Чтобы началась новая архитектура, а не постмодернизм, который у всех уже в зубах навяз, и чем сейчас Москва набита.

Два объекта у меня было: «Патриарх» и этот дом, которые должны были сказать, — все, дальше иронизировать на русские темы смысла нет. Надо создавать что-то новое, более интересное. Вот ради чего все делалось.

Но большой вифлеемский дом-яйцо ушел в фантазии, а тем временем возник объект на улице Машкова, на земельном участке своеобразной формы, с выступом. Рядом детский сад. Делать восьмиэтажный эркер на доме, который мы тогда проектировали, было глупо. И я решил рядом с основным зданием отдельно поставить дом-яйцо. Договорился с заказчиком, а ребята потом нарисовали.

Кузьмин (главный архитектор Москвы с 1996 по 2012 годы — прим. Мосленты), когда увидел эти мои эскизы, сказал: «Давай, рисуй его повыше». Ножки — волюты, на которых стоит дом-яйцо, я вытягивал, чтобы визуально это была как подставка, чтобы он как бы в воздухе висел. Так что градостроительная доля Кузьмина в этом тоже есть.

А как вы относитесь к тому, что дом до сих пор необитаем? Он меняет владельцев, но хозяева в нем не живут.

В свое время дом купил человек, который мог себе это позволить по своему финансовому положению. Чтобы потом, может, перепродать. Ну а дальше пошло.

Понимаете, в чем дело: в этом яйце на самом деле жить не очень удобно. Это же ирония такая. Собственно, сравнивать его можно с домом Мельникова, который, правда, несколько побольше, и в нем нормальные стены, потолки прямые. А в доме-яйце стены круглые, поэтому там проблема даже картину повесить.

Дом превратили сейчас в какой-то будуар с раскрашенными потолками, на которых амуры и полуголые дамы. И он такой, как бы рококо. Это, конечно, настолько не подходит к тому, что там могло бы быть...

А что там могло быть?

Пусть псевдо-, но русский стиль. А так — что-то, не хочу сказать, низкопробное, но нет уникальности в этом, художественности.

Дизайн интерьера с вами обсуждали, утверждали?

Нет. Когда я это увидел в первый раз, был в ужасе, но смирился. Хозяин — барин, в конце концов. Он за это платил деньги, что хотел, то и делал. Если фасады мы кое-как можем оберегать, хоть там что угодно вряд ли сделают, то интерьеры — это не зона нашей ответственности.

И все же, вам не обидно, что спроектированный вами особняк никто так и не обжил? Или другое важно, что объект все-таки построен, и у него — спроектированный вами фасад?

Вот, правильно: есть объект, есть фасад, а что там с ним происходит? Ну, сейчас вот такой этап, такая у него история. И это тем более интересно, потому что не созрел еще тот житель, который захочет там поселиться. Ведь очень богатые люди — ну, это не для них.

Там 300 с небольшим метров. И вроде бы много это, но кто из обеспеченных людей сейчас живет в такой малюсенькой квартире? Смешно об этом говорить. Потолки могли бы быть значительно выше... Да там многое не соответствует уровню тех покупателей, которые могут позволить себе такой объект.

Мне в свое время заказчик предлагал купить, но я посмеялся, поблагодарил, что он так хорошо обо мне думает. Как будто у меня могли быть такие деньги.

Так может, это и не жилое пространство? А место, чтобы устроить там клуб или какое-то другое социальное пространство?

Там бы получился замечательный небольшой музей русского искусства, например. По примеру Абрамцево, Талашкино — не то, что мы называем словом модерн, а русский стиль, то, что делали в конце XIX — начале XX века. Так было бы интересно и правильно, но организовать подобное не так просто. Надо, чтобы это кого-то заинтересовало. Гордеев решил сделать такое с домом Мельникова, половину выкупил — молодец. Но на этом все и закончилось.

А идея устроить там музей яиц Фаберже обсуждалась? Есть же частные коллекции.

Никто ко мне с этим не обращался. Те люди, которые имеют возможность устраивать музей яиц Фаберже, скорее выстроят для этого новое здание, причем более просторное.

С момента постройки дома-яйца в его адрес звучат в основном замечания критического рода. Как вы считаете, это заслуженно или нет? Или современники не оценили здание? Что должно произойти, чтобы это изменилось? Пройдет сотня лет, сменится контекст, роспись потолков, и все поймут, что это уникальное здание, какое могло бы украсить и Лондон, и Токио?

Знаете, ни один из моих домов, в том числе и этот, не избежал ожесточенной критики. Которая, честно говоря, идет мимо меня.

Если объект незаметен, зачем его тогда проектировать? А если заметен, то всегда вызовет зависть и критику. Так что все нормально. Что касается интерьеров — ну, извините, я тут ни при чем. Мало ли, что там прилепят.

Обидно, конечно, что сейчас он такой, но это еще раз доказывает, что дом пока не завершен. Все изменится, когда появится хозяин, который будет понимать, что этот особняк должен быть един снаружи и внутри. А пока этого не случилось, не пришло еще время второго рождения этого дома.

Мне попадалась информация о том, что здание было построено полулегально, и уже задним числом проходило его оформление. Причем был изменен порядок значимости: какое строение на участке основное, а какое — вспомогательное.

Ну что сказать: «Не читайте на ночь советских газет». Все было оформлено, как положено, ничего задним числом не делалось.

В здании, которое находится на углу Чаплыгина и Машкова, шла реконструкция, а дальше был пустой участок. Заказчик пробил разрешение на строительство там восьмиэтажного жилого здания, получил на это постановление правительства. Формально это восьмиэтажное жилое здание числилось как пристройка к маленькому трехэтажному зданию. Случается, так оформляют, подобных объектов было не один и не два. Поэтому никто не обращал внимание на то, что больший объем пристраивается к меньшему. Это отдельное домовладение, дом-яйцо, оформили как пристройку. Не вижу тут ничего странного.

Тогда был такой порядок: на начало строительства получается отдельное разрешение, территория огораживается, роется котлован, прокладываются наружные коммуникации. За это время согласовывался проект. И он был согласован в установленном порядке, так что там чудес не было. Все чудеса были у меня на стадии согласования.

Можете про это подробнее рассказать?

Кузьмин сказал: «Давай, делай, я все согласую дальше. Ты только с охраной памятников, с Экспертно-консультативным общественным советом (ЭКОС) сам согласуй». Это наши градозащитники, их в 2012 году ликвидировали. А тогда они очень активно себя вели.

И они дом-яйцо категорически не пропускали, говорили, что он взрывает историческую среду. Я спрашивал, в чем там эта историческая среда? Напротив дом старых большевиков, конструктивизм…

В общем, не пропускали, и все. Одно заседание, другое, третье, потом президиум этого ЭКОСа — не пропускают категорически. Я тогда решил, раз вы такие умные, попробую-ка проверить, насколько вы умны.

На бюро ЭКОСа, где собираются самые великие градозащитники — историки архитектуры, активисты, — я принес материалы, эскиз нарисовал. Сделал построение в виде золотого сечения, где изобразил восьмиэтажный торец этого жилого здания и дом-яйцо. Так работали архитекторы в XVI-XVIII веках, а у нас уже никто не помнил, как это делалось. Подобная практика закончилась где-то в начале 1950-х годов.

И вот я с этим чертежом, со страшно умным лицом пришел на бюро ЭКОСа и сказал: «Неужели вы не понимаете, что здание спроектировано профессионально, пропорционально. В него заложен принцип золотого сечения». И увидел — присутствующие на бюро уважаемые люди забыли, что это такое. Они засмущались и говорят: «Ладно, слушай, ты нам надоел, все, согласовываем».

Когда я читаю студентам лекцию о том, как надо работать в историческом городе, обязательно эту историю рассказываю.

Остальное мне дальше согласовали с лету, потому что не было в проекте никаких нарушений, ни с противопожарными делами, ни с чем угодно. И стоянка там есть — в общем, все соблюдено. Вот и вся история, после этого дом был построен.

Не всякому архитектору это удается, но вы, по-моему, создали городскую легенду. У вас есть такое ощущение?

Когда я узнал, что дом-яйцо вошло в туристические маршруты, то понял — все, оно вжилось в город, все в порядке.

Конечно, когда со мной говорят, до сих пор это здание ругают: «Вот, твое дурацкое яйцо». Ну и хорошо, и ради бога, меня это не обижает совсем.

Понятно, что только ленивый не пройдется по теме яйца. Как вы относитесь к шуткам? Вот Григорий Ревзин, например, давно уже запустил прикол про то, что дом пустой, потому что внутри яйца хорошо только желтку.

Да нормально все. Я ж говорю, дом не очень удобный. Внутри есть лифт, который уничтожает эту круглость, свободу помещений. Вымученность планировок не оправдана, но объяснима: довлела форма, которую я, хоть ты умри, хотел соблюсти.

В общем, вы довольны и проектом, и тем, как складывается судьба московского дома-яйца.

Да. В Москве десятки тысяч домов, но почему-то и горожан, и туристов, и прессу они не так интересуют, как этот небольшой, скандальный, амбициозный объект. Мне повезло, что удалось его спроектировать.